Теоретики горя долгое время считали, что отстранение от умершего необходимо для успешного разрешения горя. Например, согласно психоаналитическому взгляду Фрейда терапевтическая работа, связанная с горем, влечет за собой отделение энергии либидо от умершего. А в теории привязанности Боулби предполагается, что люди пытаются сохранить связь с умершими до тех пор, пока не осознают невозможность этого. И результатом работы горя, в конце концов, является "отпускание" связи с умершим. Вообще говоря, это все соответствует западной культуре, в которой родились эти идеи. Культуре, ориентированной на индивидуализацию, где автономия - это признак психологического здоровья.
В более поздних модернистских подходах одна из основных задач траура - изъятие эмоциональной энергии из связи с умершим и реинвестирование ее в другие отношения. Такое отношение к связям с близкими в символах финансов не только оскорбляет чувства горюющих, мне кажется, эти идеи могут закрыть возможность диалога между терапевтом и клиентом. Мне кажется, важно отличать отпускание горя от забывания умершего.
Только к концу прошлого века убеждения в важности разъединения и отпущения в разрешении горя постепенно уступили место идеям о том, что продление привязанности к умершему любимому человеку - важно и ценно в процессе скорби. Постепенно мир терапии приходит к новым мыслям о том, что возможен поиск места для усопшего, его эмоциональное перемещение в новое место и продолжение взаимодействия с ним. Это выглядит как готовность современных западных терапевтов позволить скорбящему быть связанным с усопшим, но таким образом, чтобы это не мешало жить.
В нарративной терапии, мне кажется, пошли еще дальше. Вместо того, чтобы попрощаться и отпустить, в качестве цели работы выбирается восстановление памяти об умерших и сохранение их голоса. Здесь разговоры об умерших не просто не мешают, а и помогают людям жить. Я могу поддерживать и поощрять людей вспоминать и исследовать истории уже закончившейся жизни с целью сохранения их ценности и смысла. Для меня важно поощрять пересказывание историй о жизнях, которые были прожиты, и о людях, которыми дорожили. Пересказ делает жизнь реальной, освежает и оживляет память.
Иногда важно собеседнику дать понять его реакцию на потерю, исследовать проблемные события в свете прежних представлений о себе и о других, и перестроить личные истории, чтобы приспособить их к случившемуся. Порой я выступаю в роли редактора, чтобы помочь человеку перенести в повествовании фокус от безнадежных аспектов отношений к тем, что придают сил. И в целом беседы восстановления участия содержат в себе намерение добраться до источника энергии в отношениях, той питающей силы, которая могла помочь справиться с текущим.
В нарративных беседах восстановления участия можно получить доступ к эмоциям, силе и смыслу привязанности между людьми. Это словно средство придания смысла и нахождения для эмоциональных сил для продолжения жизни. При переживании утраты люди меняются; и задача этой трансформации - не преодолеть отношения с умершим, задача в том, чтобы преобразовать и продолжить отношения с покойным.
В этом смысле нарративная терапия соответствует духовным убеждениям о смерти. Например, для нарративного практика релевантна эта прощальная траурная речь начала 20-го века:
Смерть не имеет значения. Она не считается. Я просто выхожу в другую комнату. Ничего не случилось. Все остается совершенно так же, как было. Я - это я. Вы - это вы, и прежняя наша совместная жизнь, полная нежности, никуда не делась, ничуть не изменилась. Кем мы были друг для друга, тем и будем. Зовите меня моим прежним привычным именем, говорите обо мне запросто, как всегда, не меняйте интонаций. Не придавайте своим лицам торжественно-скорбного выражения. Смейтесь, как раньше, нашим любимым шуткам. Развлекайтесь, улыбайтесь, думайте обо мне, молитесь за меня. Пусть мое имя звучит в доме, как всегда звучало - непринужденно, естественно, и никакая тень не омрачит его. Жизнь какой была, такой и будет: она продолжается, не прерываясь. Что такое смерть, как не мелкое происшествие? С глаз долой ведь не должно означать из сердца вон. Я просто жду вас, жду тут же, рядышком, за ближайшим углом. Все хорошо.
Уже достаточно исследований согласно которым религиозные и духовные убеждения о загробной жизни и постоянная привязанность к умершему позволяют человеку легче адаптироваться к смерти близкого. Горющие, твердо верящие в загробную жизнь, должны примиряться не с потерей человека, а лишь с изменением отношений с ним. Духовная вера зачастую помогает устранить наиболее болезненные аспекты переживания смерти. Те же, кто не верит, должны решать сложные вопросы постоянной утраты, пустоты в их жизни и в их сети отношений, а также иметь как последствие наваливающееся ощущение изоляции.
Всем, кто пережил потерю, знаком образ потерянного человека - это его качества, умения, навыки, знания о нем и воспоминания. А еще это те чувства, что мы переживаем при воспоминании дорогого человека. Благодаря этой палитре чувств мы также сохраняем эмоциональную связь с тем, кто покинул нас. Когда мы на связи с этими внутренними представлениями, тогда мы можем ощущать присутствие ушедшего. В этом могут помогать вещи, сохраненные на память о нем, верность его бытовым традициям, празднование знаковых событий совместной жизни и рассказы о нем, в которых сквозит принятие его таким, как он был, без прикрас. Вообще-то большинство людей используют эти естественные для привязанности действия, для разрешения скорби.
Но если говорить именно о месте умершего человека, то довольно часто в беседах я слышу о том, что любимая бабушка, умерший отец или мать, давно почивший учитель являются ориентирами в жизни. Например то, как они поступали, описывается как важная ролевая модель, а порой из историй их жизни берется руководство для нынешних ситуаций. Часто обращение к памятным воспоминаниям из жизни ушедших близких вдруг дает объяснение самого себя, иногда даже инсайтное. Но часто понятное и дающее основу для объяснения личных ценностей. А еще возможность говорить об умершем, как о живом, дает основу для сохранения и я бы даже сказала, формирования памяти о нашей жизни.
Возможность вплести в повествование нашей жизни кусок того, что нам известно об ушедшем, наполняет и трансформирует наше самоописание. Наша история в окружении историй теть-дядь, мам и пап, бабушек-дедушек, двоюродных и троюродных, друзей, коллег и напарников - это уже не история одинокой личности. Благодаря вписанным историям других людей появляется более богатое на события полотно жизни. Оно более насыщенное по описаниям, эпизодам, к которым мы причастны и в результате дает расширенное понимание нас. Скажу больше, оно дает нам возможность с большим почтением и вниманием взглянуть на себя. Именно поэтому типичный настрой откликов после бесед восстановления участия воодушевленный, приподнятый. Говоря о других в нашей жизни, мы расцвечиваем ткань бытия и познаем самих себя.
Говоря словами Майкла Уайта:Стремясь наполнить нашу жизнь смыслом, мы сталкиваемся с задачей организовать события в последовательности во времени таким образом, чтобы прийти к согласованному отчету о себе. Конкретные события прошлого и настоящего... связаны с развитием этого повествования, которое называется историей или повествованием о себе... Успех этой задачи дает нам ощущение непрерывности и смысла нашей жизни.