Нарративная мастерская
Переосмысляя стереотип «новозеландского парня»:
ИСТОРИИ МОЛОДЫХ ЛЮДЕЙ, ПРОЯВИВШИХ НЕСОГЛАСИЕ
С УПОТРЕБЛЕНИЕМ АЛКОГОЛЯ РАДИ ПОДТВЕРЖДЕНИЯ МАСКУЛИННОСТИ
Будучи новозеландскими ребятами, молодые люди в Новой Зеландии оказываются участниками дискурса, предписывающего им активно употреблять алкоголь. В своём исследовании я анализирую, как юноши делают
выбор из спектра возможностей, от приспособления до несогласия с этими предписаниями. В статье я уделяю особенное внимание тому, как относятся к своим выборам участники, проявившие несогласие, а также связям между этим несогласием и субъектной позицией, которую они занимают. Ещё один предмет моего интереса — как участники, которые проявили несогласие с размещением их в алкогольном дискурсе, смогли найти новую позицию в альтернативных дискурсах мужественности.
»
В этой статье я описываю несколько связей между употреблением алкоголя и подтверждением своей маскулинности среди молодых людей Новой Зеландии. Частью моего исследования для получения магистерской степени в консультировании было интервью с семью молодыми Пакеха — жителями Новой Зеландии европейского происхождения. Эти участники отличались умеренным и редким употреблением алкоголя и знали о существовании доминирующих дискурсов, пытающихся вовлечь их в публичное употребление алкоголя для подтверждения своей мужественности. Я показываю, как участники укреплялись в своём авторстве через несогласие с доминирующими дискурсами и обнаружение новой позиции в альтернативных дискурсах маскулинности. Их индивидуальные особенности, независимость и эмоциональная сила, с одной стороны, сделали это возможным, а с другой — переоформились в этом процессе.
»
Гендерные задачи
Эта статья опирается на социально-конструктивистский подход, который рассматривает гендер как формирующийся во взаимодействии между людьми. Мы скорее создаём гендер в общении друг с другом, нежели просто являемся женщинами или мужчинами (Connell, 2002). Может казаться, что у нас есть неотъемлемое гендерное ядро, но индивидуально и коллективно мы транслируем телесные сигналы, которые производят эффект биологически заданной гендерной идентичности (Phillips, 2006). Вместо того чтобы рассматриваться как непременный атрибут человека (что встречается у таких авторов, как Bly (1990)), в этой статье гендер связывается с заданными культурой поведенческими нормами, которые не выбираются нами, но в которые каждого из нас вовлекли (Butler,1993).
На понимание задач гендера влияет его дискурсивное конструирование, которое превалирует в нашем обществе. Как было объяснено в работе Davies&Harré (1990), под влиянием маскулинных дискурсов от мужчин ждут определённого поведения, манеры разговора, поступков. Например, дискурсы, связывающие мужественность с употреблением алкоголя, провоцируют мужчин занять позицию, в которой они отстаивают свою мужественность с помощью совершенствования умения пить. Эта привязанная к выпивке мужественность является одним из доминирующих алкогольных дискурсов в Новой Зеландии, но важно заметить и дискурсивную борьбу между доминирующим и подчинённым дискурсом, и особенно между доминирующим и альтернативными дискурсами маскулинности (Connell, 2000).
Хотя гендер может быть навязываемой нам в течение всей жизни задачей, он также может оказываться недостижимой для выполнения задачей. Действительно, описав воспроизводящуюся природу формирования гендера, Batler также пишет о том, что «эти нормы постоянно сталкиваются с собственной неэффективностью» (Butler, 1993, p. 237). Мы можем никогда полностью не соответствовать тому представлению о гендере, в которое нас пытаются вписать, и «в этом пробеле, в том, какими разными способами мы выполняем наши гендерные задачи, лежат возможности для несогласия и изменений» (Culler, 1997, p. 104). Как мы увидим ниже, некоторые участники исследования смогли увидеть возможность несогласия с гендерными нормами и найти не связанные с алкоголем способы формирования представлений о своём гендере, жизни в соответствии с ним.
На понимание задач гендера влияет его дискурсивное конструирование, которое превалирует в нашем обществе. Как было объяснено в работе Davies&Harré (1990), под влиянием маскулинных дискурсов от мужчин ждут определённого поведения, манеры разговора, поступков. Например, дискурсы, связывающие мужественность с употреблением алкоголя, провоцируют мужчин занять позицию, в которой они отстаивают свою мужественность с помощью совершенствования умения пить. Эта привязанная к выпивке мужественность является одним из доминирующих алкогольных дискурсов в Новой Зеландии, но важно заметить и дискурсивную борьбу между доминирующим и подчинённым дискурсом, и особенно между доминирующим и альтернативными дискурсами маскулинности (Connell, 2000).
Хотя гендер может быть навязываемой нам в течение всей жизни задачей, он также может оказываться недостижимой для выполнения задачей. Действительно, описав воспроизводящуюся природу формирования гендера, Batler также пишет о том, что «эти нормы постоянно сталкиваются с собственной неэффективностью» (Butler, 1993, p. 237). Мы можем никогда полностью не соответствовать тому представлению о гендере, в которое нас пытаются вписать, и «в этом пробеле, в том, какими разными способами мы выполняем наши гендерные задачи, лежат возможности для несогласия и изменений» (Culler, 1997, p. 104). Как мы увидим ниже, некоторые участники исследования смогли увидеть возможность несогласия с гендерными нормами и найти не связанные с алкоголем способы формирования представлений о своём гендере, жизни в соответствии с ним.
»
Высвечивая маскулинный дискурс,
связанный с алкоголем
связанный с алкоголем
Исторически алкоголь играл важную роль в развитии колониальной жизни мужчин Пакеха в Новой Зеландии. Приток колонистов из Британии в 1840х и 1850х создал демографический перекос в сторону мужчин, что привело к росту количества предназначенных для них заведений — таких, как пабы, в которых центральным ритуалом было употребление алкоголя (Phillips, 1996). Развилась алкогольная культура, в которой «уметь пить», «пить по-крупному» и при этом сохранять ясную голову и даже мочь самому вернуться домой, было признаком «настоящего мужчины» (Phillips, 1996, p. 79). Можно предположить, что история и культура продолжают подталкивать мужчин к тому, чтобы использовать алкоголь как способ доказательства маскулинности.
Алкоголь — один из самых распространённых наркотиков в Новой Зеландии. Примерно 88% мужчин Новой Зеландии идентифицируются как пьющие (Habgood, Casswell, Pledger, & Bhatta, 2001). По данным Консультативного совета по алкоголю Новой Зеландии (ALAC), из всех исследованных ими в 2003 году молодых людей (в возрасте 12-17 лет) 14% употребляли алкоголь минимум раз в неделю. Участники были мужского пола и обычно выпивали до опьянения. В исследовании ALAC (2009а) было обнаружено, что питейная культура Новой Зеландии терпимо относится к опьянению и использованию алкоголя как социального лубриканта. В 2008 году цифры ошеломляли: четверть взрослых новозеландцев идентифицировалась как запойные пьяницы, употребляющие разрушительное количество алкоголя на обычном мероприятии (см. http://www.alac.org.nz).
Пытаясь понять связи между алкоголем и маскулинностью, Phillips пишет о том, что «алкоголизм как проблема общественного здоровья был во многом порожден социальным конструированием маскулинности в общем и особенностями питейного поведения мужчин в частности» (1996, p.64). В новозеландской культуре алкоголь используется как измеритель мужественности, он становится обрядом перехода, обозначающим символическую границу между юношеством и зрелостью (Campbell, Law, & Honeyfield, 1999). Алкоголь также используется взрослыми мужчинами для определения их места в иерархии. Сельские пабы становятся контекстом, в котором конструируется и воспроизводится доминирующая маскулинность (Campbell, 2000). Если «умение пить не пьянея» является центральным испытанием идентичности для многих мужчин (Phillips, 1996), то «нерешительность в употреблении алкоголя в присутствии других мужчин отражает незрелость и низкое положение в мужском обществе» (Hodges, 1989, p. 25).
Есть доказательства, что «недо-пьянство» (слишком медленно, недостаточно, низкоалкогольное пиво) или воздержание может стать для других мужчин поводом усомниться в мужественности того, кто не пьёт (Paton‐Simpson, 1995). Занимая непредпочитаемую позицию непьющего в окружении, которое поддерживает пьянство, некоторые мужчины сталкиваются со стыдом и смущением из-за того, что они не вписываются (Paton‐Simpson, 1995)
Алкоголь — один из самых распространённых наркотиков в Новой Зеландии. Примерно 88% мужчин Новой Зеландии идентифицируются как пьющие (Habgood, Casswell, Pledger, & Bhatta, 2001). По данным Консультативного совета по алкоголю Новой Зеландии (ALAC), из всех исследованных ими в 2003 году молодых людей (в возрасте 12-17 лет) 14% употребляли алкоголь минимум раз в неделю. Участники были мужского пола и обычно выпивали до опьянения. В исследовании ALAC (2009а) было обнаружено, что питейная культура Новой Зеландии терпимо относится к опьянению и использованию алкоголя как социального лубриканта. В 2008 году цифры ошеломляли: четверть взрослых новозеландцев идентифицировалась как запойные пьяницы, употребляющие разрушительное количество алкоголя на обычном мероприятии (см. http://www.alac.org.nz).
Пытаясь понять связи между алкоголем и маскулинностью, Phillips пишет о том, что «алкоголизм как проблема общественного здоровья был во многом порожден социальным конструированием маскулинности в общем и особенностями питейного поведения мужчин в частности» (1996, p.64). В новозеландской культуре алкоголь используется как измеритель мужественности, он становится обрядом перехода, обозначающим символическую границу между юношеством и зрелостью (Campbell, Law, & Honeyfield, 1999). Алкоголь также используется взрослыми мужчинами для определения их места в иерархии. Сельские пабы становятся контекстом, в котором конструируется и воспроизводится доминирующая маскулинность (Campbell, 2000). Если «умение пить не пьянея» является центральным испытанием идентичности для многих мужчин (Phillips, 1996), то «нерешительность в употреблении алкоголя в присутствии других мужчин отражает незрелость и низкое положение в мужском обществе» (Hodges, 1989, p. 25).
Есть доказательства, что «недо-пьянство» (слишком медленно, недостаточно, низкоалкогольное пиво) или воздержание может стать для других мужчин поводом усомниться в мужественности того, кто не пьёт (Paton‐Simpson, 1995). Занимая непредпочитаемую позицию непьющего в окружении, которое поддерживает пьянство, некоторые мужчины сталкиваются со стыдом и смущением из-за того, что они не вписываются (Paton‐Simpson, 1995)
»
Несогласие с дискурсом маскулинности, связанной с алкоголем
Также важно заметить, что дискурсивные поля разных представлений о маскулинности — это одна территория, на которой доминирующие и альтернативные представления сражаются за власть. Внутри этого дискурсивного контекста мужчины выражают несогласие с доминирующим дискурсом алкогольной маскулинности. Несомненно, несогласие становится возможным только из позиции критического осмысления человеком дискурса, в котором его пытаются разместить (Burr, 1995) и через поведение, которое «бросает вызов или нарушает сложившиеся отношения власти» (Bordo, 1993, p. 199). В Новой Зеландии есть группы, которые поддерживают несогласие с невоздержанностью к спиртному. Например, ALAC поощряет умеренность, снижение степени опьянения и увеличение возраста, с которого молодые люди впервые пробуют алкоголь (ALAC, 2009b).
Выражая несогласие с позицией, навязываемой конкретным дискурсом, мужчины находят себе место в том, что Weedon (1987) называет альтернативным дискурсом, или контрдискурсом. Принимавшие участие в исследовании молодые мужчины опирались на дискурсивные ресурсы, которые помогали им создавать альтернативные, или «суб-нарративные», идентичности, способные противостоять дискурсу алкогольной маскулинности.
Выражая несогласие с позицией, навязываемой конкретным дискурсом, мужчины находят себе место в том, что Weedon (1987) называет альтернативным дискурсом, или контрдискурсом. Принимавшие участие в исследовании молодые мужчины опирались на дискурсивные ресурсы, которые помогали им создавать альтернативные, или «суб-нарративные», идентичности, способные противостоять дискурсу алкогольной маскулинности.
Обсуждение позиционирования в дискурсе
Я отобрала и проинтервьюировала семь молодых людей в возрасте от 18 до 29 лет, употреблявших алкоголь умеренно или редко. Большинству участников было 20 лет с небольшим. Выборка осуществлялась методом снежного кома, все участники принадлежали к Пакеха. Я провела полуструктурированные интервью, которые записывались и затем транскрибировались. Более подробно контекст исследования описан в Penwarden (2003).
На анализ слов участников влияло моё понимание социального мира как дискурсивно конструируемого и возможного к чтению как текста (Burr, 1995; Parker, 1994). Когда мы смотрим на дискурсы как на сконструированные в языке, язык сам по себе не является чёткой призмой для передачи идей, «но в ходе его использования конструируется мир и «Я» (Wetherell & Maybin, 1996, p. 34). Например, мужчины формируются как субъекты через такие дискурсивные конструкты, как «типичный новозеландский парень»; это делает для них доступным набор концептов, образов и способов разговора, которые они воспринимают как собственные. Вслушиваясь в язык, я исследовала, как участники позиционируют себя по отношению к дискурсам алкогольной маскулинности. Я обращала внимание на то, какие субъектные позиции они занимали в ряду разных возможностей, от несогласия до приспособления. Мне было особенно интересно, как именно некоторые участники выражали несогласие, и как в этом несогласии они создавали более предпочитаемые идентичности. Они делали это с помощью собственного языка (Wetherell, 1998).
На анализ слов участников влияло моё понимание социального мира как дискурсивно конструируемого и возможного к чтению как текста (Burr, 1995; Parker, 1994). Когда мы смотрим на дискурсы как на сконструированные в языке, язык сам по себе не является чёткой призмой для передачи идей, «но в ходе его использования конструируется мир и «Я» (Wetherell & Maybin, 1996, p. 34). Например, мужчины формируются как субъекты через такие дискурсивные конструкты, как «типичный новозеландский парень»; это делает для них доступным набор концептов, образов и способов разговора, которые они воспринимают как собственные. Вслушиваясь в язык, я исследовала, как участники позиционируют себя по отношению к дискурсам алкогольной маскулинности. Я обращала внимание на то, какие субъектные позиции они занимали в ряду разных возможностей, от несогласия до приспособления. Мне было особенно интересно, как именно некоторые участники выражали несогласие, и как в этом несогласии они создавали более предпочитаемые идентичности. Они делали это с помощью собственного языка (Wetherell, 1998).
»
Субъектная позиция «типичного новозеландского парня»
Одно из описаний новозеландского парня - «крепкий молчаливый тип, который не прочь пропустить несколько бокалов пива в компании, смотрит регби и время от времени ставит на скачках» (Worth, Paris & Allen, 2002, p. 14). Я спросила участников, существует ли, по их мнению, «типичный новозеландский парень»? И как, на их взгляд, отличается их опыт жизни от жизни «типичного новозеландского парня»?
В Лондоне я в целом был похож на типичного милого любителя пива, парня, которому нравится регби и занятия спортом. (Энди[2]).
Здесь Энди высвечивает дискурс «типичного новозеландского парня», в котором встречаются такие узнаваемые черты, как любовь к спорту, выпивке и «мужской жизни». Энди идентифицирует себя с описанной им субъектной позицией, но меня заинтересовало сочетание «любителя пива» и «милого». Здесь Энди как будто не только воспроизводит дискурс, но и меняет его, размещая себя в более предпочитаемой для него позиции «милого» парня. Можно предположить, что такое сочетание позволяет Энди не рассматривать «любителя пива» как нечто проблемное, а использование прилагательного «милый» освобождает его от дискомфорта.
Что означает «типичный парень»? Это тот, кто играет в регби и вспыхивает по любому поводу? Не поймите меня неправильно, мне нравится регби, азарт этой игры. Я наслаждаюсь процессом. Но после крупного матча часто можно заметить, как участники рассеиваются по барам. (Карл).
Здесь у Карла заметна сложная динамика речи. Можно предположить, что своим первым вопросом он ставит под сомнение конструкцию «типичного новозеландского парня». Следом сразу же идёт второй вопрос, в котором типичный новозеландский парень позиционируется как любитель выпивки и регби, и это показывает знакомство Карла с дискурсом. Но чтобы не сочли, что он, будучи новозеландским мужчиной, не любит регби, Карл тут же описывает себя как любителя спорта: «мне нравится регби». Следующим шагом становится высвечивание связи спорта и выпивки, при этом Карл помещает себя в позицию наблюдателя за теми, кто пьёт в пабах. Тут он снова становится тем, кто замечает и выражает несогласие с попыткой сделать его частью дискурса, связанного с регби/алкоголем.
Если Энди приспосабливается к позиции, предложенной доминантными маскулинными дискурсами, а Карл находит более сложный ответ, сочетающий в себе критику, вписывание и несогласие, Эд бросает вызов логике самого дискурса:
Если Энди приспосабливается к позиции, предложенной доминантными маскулинными дискурсами, а Карл находит более сложный ответ, сочетающий в себе критику, вписывание и несогласие, Эд бросает вызов логике самого дискурса:
Возможно, я типичный новозеландец в том, как меня восхищают пляжи и природа, но я не могу назвать себя типичным новозеландским парнем. Не могу сказать, что я хоть отдалённо напоминаю этот стереотип. Да и не думаю, что такой вообще ещё существует (Эд).
Ниже мы увидим, что Эд в целом выражает несогласие с попыткой позиционировать его как отвечающего каким бы то ни было стереотипам (как в моих открытых вопросах) и активно находит себе место в альтернативных дискурсах маскулинной идентичности, тем самым делая вклад в создание и воспроизводство этих альтернативных дискурсов.
»
Субъектная позиция человека, для которого употребление алкоголя есть средство оценки степени мужественности
Мне было особенно интересно, насколько молодые мужчины знакомы с субъектной позицией, в которой алкоголь считается средством оценки степени мужественности. Также я хотела узнать, какое место участники находят в практиках лёгкого употребления алкогольных напитков для себя, и какая динамика разговора будет в рассуждениях об этих практиках.
Я расспрашивала, с какими социальными ожиданиями в плане употребления алкоголя они сталкивались, а также до какой степени эти ожидания на них влияли. Несколько участников упоминало роль употребления алкоголя в конструкте маскулинности, особенно соревновательные аспекты, когда мужчины оспаривают свою маскулинность по отношению друг к другу (James & Saville‐Smith, 1994).
Я расспрашивала, с какими социальными ожиданиями в плане употребления алкоголя они сталкивались, а также до какой степени эти ожидания на них влияли. Несколько участников упоминало роль употребления алкоголя в конструкте маскулинности, особенно соревновательные аспекты, когда мужчины оспаривают свою маскулинность по отношению друг к другу (James & Saville‐Smith, 1994).
Почему вообще существуют Игры Содружества? Люди хотят выигрывать. Пьянки — это просто ещё один вид спорта, гонка на выносливость (Джеймс).
Бен считает, что люди гуляют и напиваются «в стельку», чтобы остальные обсуждали их подвиги:
Ради «Да ты послушай, что со мной случилось, моя история гораздо круче» (Бен)
Мне кажется, что в следующем абзаце встречается то, что я стала называть «голосом толпы» - анонимные голоса, в которых звучат термины доминантного дискурса. Вот пример узнаваемого, но безымянного голоса толпы, который вынуждает Карла и других ребят пить:
Люди выбираются в город с мыслями «напьёмся, забьём на себя, всем всё равно». Конечно, будет давление. Люди будут говорить: «Ну давай, чувак, один бокальчик тебя не убьёт». Особенно те, кому только исполнилось восемнадцать. «Давай, парень. Кутнём. Напьёмся» (Карл).
Карл чётко указывает на то, что социальные ожидания не учитывают возможных последствий от употребления алкоголя. Он не говорит о своём отношении к тому, что «кутнём» предполагает связь алкоголя с весельем; но через предположение, что с большой вероятностью этим идеям подвержены те, кому недавно исполнилось восемнадцать, он себя как будто немного дистанцирует.
»
Приспособление к дискурсу алкогольной маскулинности
Участники занимали разные позиции по отношению к дискурсу алкогольной маскулинности.
Я рад, что попробовал, потому что это одна из тех вещей, которые хочется выполнить. Как побывать в другой стране. Я был. Я напивался (Энди).
Первым ответом Энди показал приспособление к дискурсу, приравняв пьянство к путешествиям и получению нового опыта. Затем он продолжил:
Если ты не делаешь то, к чему они тебя склоняют — «опрокинуть бокал одним глотком»...Если ты отступаешь, тебя называют девчонкой или как-то ещё (Энди).
Энди говорит о себе в толпе мужчин, которые провоцируют его доказать свою мужественность, показать своё умение пить. Если он провалит тест, его могут заподозрить в женственности; в бинарных терминах это противоположность маскулинности, а значит — уничижительное описание. В словах Энди высвечивается соревновательная роль выпивки среди юношей, когда она становится «инструментом демонстрации статуса» (Hodges, 1989, p. 25). Утверждение Энди показывает связи между маскулинностью и способностью «опрокидывать» бокалы с алкоголем, а также то, что риски подобного поведения не рассматриваются даже приблизительно.
Другие участники демонстрировали более сложное и неохотное приспособление.
Другие участники демонстрировали более сложное и неохотное приспособление.
Сидеть за столом вместе с другими парнями, смеяться и шутить и попивать апельсиновый сок казалось отмазкой. Думаю, я пил, чтобы соответствовать (Бен).
Бен присвоил непредпочитаемую позицию трезвенника/умеренно пьющего в алкогольно-маскулинном дискурсе, назвав её «отмазкой». Рефлексируя сейчас, он говорит, что ему было некомфортно в позиции аутсайдера, который «пьёт, чтобы вписаться». Большинство участников исследования было осведомлено, что компания относится к ним как к занимающим невысокое положение, если они не пьют.
Я чувствую много давления, когда начинают звучать истории, связанные с алкоголем. У меня таких просто нет. Я смеюсь вместе со всеми, но всё равно чувствую себя выключенным из разговора (Бен)
В мужской студенческой культуре Бен позиционируется как аутсайдер, потому что ему нечем поделиться в «разделяемом контексте» мужского сообщества (Phillips, 1996). Через смех с другими над их историями, Бен присоединяется к дискурсу и поощряет выпивающего/рассказчика, который наслаждается выражаемым «хором корешей» принятием (Pittman, 1993).
Марк связывает употребление алкоголя в целом и запойные употребления в частности с «принятием», которое с этим приходит. Он знает, в какую позицию ставит себя, когда пьёт редко или умеренно; по его мнению, ему «приходится пить больше желаемого из-за компании». Похоже, что для некоторых молодых людей опьянение сопровождается социальным принятием. По словам Джеймса, когда он не пьёт на мероприятии, то чувствует себя странно и оказывается в позиции аутсайдера:
Марк связывает употребление алкоголя в целом и запойные употребления в частности с «принятием», которое с этим приходит. Он знает, в какую позицию ставит себя, когда пьёт редко или умеренно; по его мнению, ему «приходится пить больше желаемого из-за компании». Похоже, что для некоторых молодых людей опьянение сопровождается социальным принятием. По словам Джеймса, когда он не пьёт на мероприятии, то чувствует себя странно и оказывается в позиции аутсайдера:
Ты чувствуешь себя белой вороной. Все отлично проводят время, а тебе иногда невыносимо скучно.
»
Сопротивление дискурсу алкогольной маскулинности
Для первого шага несогласия с дискурсом, говорящему субъекту необходимо критически отнестись к тому, как его размещают в субъектной позиции (Davies, 1991). Среди прочего я спрашивала у участников, известна ли им какая-то реклама алкоголя, нацеленная на молодых людей, и что они об этом думают. Большинство участников для описания позиционирования молодых людей (и вероятных любителей выпить) ссылалось на озвученную компанией Lion Red’s цель «открыть новозеландскому мужчине его самого» (Hill, 1999, p. 69). Энди поделился своим пониманием рекламной кампании «измеритель мужской жажды»:
Для подрастающих мужчин, как часть становления мужчиной. Это про то, чтобы не обделаться (Энди).
Марк вспомнил увиденную по телевизору рекламу DB Patron Saints от Beer Drinkers. В разговоре у него получилось занять критическую позицию:
Три парня на небесах наблюдают, как мужчины корчат из себя мачо. Когда житель Окленда делает что-то, что кажется им извращённым, они осуждают его. Реклама Tui чем-то похожа: там используются очевидные и уже существующие идеи о мачизме и регби (Марк).
Для Марка «мачизм» - это «умение впечатлять своих друзей». Я спросила, понимал ли он, как мачизм влияет на его жизнь.
Не думаю. Мне это всегда казалось несколько напыщенным. В мужской культуре он довольно распространён. Немного сложно объяснить, что это, но все понимают. Что-то вроде попытки впечатлить других.
Марк может назвать дискурсы, задействованные в рекламе DB. Он знает, что его размещают вместе с остальными корчащими из себя мачо мужчинами, а не «извращенцем» из Окленда. Из его слов «всегда казалось несколько напыщенным» можно понять, что он пробует не соглашаться с таким позиционированием.
»
Какие смыслы стоят за несогласием?
Какие смыслы стоят за несогласием? Кто-то скажет, что некоторые индивиды могут испытывать напряжение из-за расхождения между тем, что они хотят, своими желаниями и устремлениями, и занимаемой ими субъектной позицией. Есть те, кто может выбрать позицию; те, кто соглашается на неё с неохотой; и те, кто выражает частичное или полное несогласие. Можно предположить, что те, кто видит в конкретной субъектной позиции ограничения, имеет доступ к более предпочитаемой позиции и идентичности за пределами навязываемой им.
В этой связи мне было интересно узнать, как люди возвращают себе авторство, как сопротивляются размещению в тех или иных дискурсах, тем самым подрывая их (Davies, 1991). Чтобы это сделать, человеку нужно получить доступ к альтернативным дискурсивным источникам, которые помогут сконструировать новую идентичность. Именно этот доступ к предпочитаемым идентичностям за пределами навязываемого участникам доминантного алкогольно-маскулинного дискурса позволил некоторым из них проявить несогласие. Наблюдая за используемым участниками языком, я заметила и «голос толпы», и высказывания от своего лица. Часто «Я» звучало там, где участники хотели чётко сформулировать проявление авторства в собственных жизнях.
Марк ощущал, что предлагаемая алкогольной маскулинностью позиция для него слишком ограничена, он в неё не вписывается. Он сопротивлялся ярлыку любителя выпить и отказывался от «разделяемых обществом описаний маскулинной идентичности и возлагаемого социумом статуса мужественности, связанного с выпивкой» (Smith & Winslade, 1997, p. 17):
В этой связи мне было интересно узнать, как люди возвращают себе авторство, как сопротивляются размещению в тех или иных дискурсах, тем самым подрывая их (Davies, 1991). Чтобы это сделать, человеку нужно получить доступ к альтернативным дискурсивным источникам, которые помогут сконструировать новую идентичность. Именно этот доступ к предпочитаемым идентичностям за пределами навязываемого участникам доминантного алкогольно-маскулинного дискурса позволил некоторым из них проявить несогласие. Наблюдая за используемым участниками языком, я заметила и «голос толпы», и высказывания от своего лица. Часто «Я» звучало там, где участники хотели чётко сформулировать проявление авторства в собственных жизнях.
Марк ощущал, что предлагаемая алкогольной маскулинностью позиция для него слишком ограничена, он в неё не вписывается. Он сопротивлялся ярлыку любителя выпить и отказывался от «разделяемых обществом описаний маскулинной идентичности и возлагаемого социумом статуса мужественности, связанного с выпивкой» (Smith & Winslade, 1997, p. 17):
Я никогда особо не ценил алкоголь. Мне не слишком нравился спорт. Подобные [предпочтения] разрушают мой образ стереотипного новозеландского человека (Марк).
Марк говорит о себе как о «человеке», не «парне». Позже будет приведено альтернативное повествование о том, что для него важно и какая идентичность ему ближе.
Я никогда особо не поддавался давлению компании. Если я хочу пройтись и выпить, я так и сделаю. Если нет — нет (Эд).
Из этих слов складывается ощущение, что в повествовании Эда он не следует за толпой, но принимает самостоятельные решения.
Вместе с чётким осознанием альтернативной идентичности, которое можно отнести к несогласию, двое участников критикуют доминантный маскулинный/алкогольный дискурс, сомневаясь в его рациональности:
Вместе с чётким осознанием альтернативной идентичности, которое можно отнести к несогласию, двое участников критикуют доминантный маскулинный/алкогольный дискурс, сомневаясь в его рациональности:
Многие думают, что вечера пятницы существуют, чтобы напиться. Чем больше я нахожусь рядом с этой культурой, тем сильнее ощущаю, насколько она бессмысленна (Бен).
Бен экстернализирует голос толпы, который приглашает его пить, чтобы вписываться, и бросает вызов его логике. В высказывании Бен — активный субъект, который знает о том, в какую позицию его пытается поместить дискурс, и вмешивается в него актом авторства (я чувствую) (Davies, 1991).
Чем больше пьёшь ты, тем больше расходятся твои друзья (и это бредовый замкнутый круг). «Это ты ещё не видел, как он опрокидывает полную кружку! Два глотка — и всё! Он просто легенда!» (Джеймс)
Джеймс высмеивает дискурс. Он с иронией использует голос толпы, чтобы показать своё несогласие с мужскими питейными ритуалами и нежелание наград, полученных в соревнованиях по выпивке. Встаёт вопрос: проявляется ли несогласие Бена и Джеймса где-то ещё, кроме отказа от алкоголя на мероприятиях, или открытое несогласие будет слишком сложным?
Некоторые участники объясняют своё несогласие поддержкой, которая помогала им критически посмотреть на дискурс и укрепиться в этом несогласии. Джордж рассказал, что поворотным моментом в его жизни стал инцидент, после которого он изменил поведение и занял другую позицию по отношению к алкоголю:
Некоторые участники объясняют своё несогласие поддержкой, которая помогала им критически посмотреть на дискурс и укрепиться в этом несогласии. Джордж рассказал, что поворотным моментом в его жизни стал инцидент, после которого он изменил поведение и занял другую позицию по отношению к алкоголю:
Я был настолько пьян, что не понял, как упал с трёхметрового столба на дорогу. Я осознал, что если буду пить в таких количествах постоянно, то быстро умру (Джордж).
Когда Джордж рассказал друзьям о своём решении воздерживаться от алкоголя в течение ближайших шести месяцев, они отнеслись к этому серьёзно:
Они сказали «ок» и дальше поддерживали меня в следовании решению. Многие с уважением отнеслись к выбору, который я сделал из-за последствий подобного образа жизни (Джордж).
Мне было интересно исследовать, как поддерживающие сообщества — друзья, семья, церковь — могут способствовать критическому осмыслению дискурса, а в каких-то случаях и выражению несогласия с ним. Открыто говоря о дискомфорте из-за чужих ожиданий по поводу алкоголя — из-за бессмысленной культуры — Бен предполагает, что на его отношение к выпивке повлияла трезвенническая позиция его родителей; она создала для него дискурсивное пространство, из которого стало возможным проявление несогласия. И наоборот, друзья Энди поддерживали статус кво и не создавали пространства для осознания влияния дискурса или несогласия с ним. Не имея поддержки, Энди занял позицию приспособления, попутно пытаясь уменьшить количество выпиваемого. «Это редко получается. По сути, ты сам по себе».
»
Занятие новой позиции в альтернативных дискурсах
Когда мы говорим о репозиционировании, помогает помнить, что у людей есть доступ к «множественному прочтению себя» (Davies, 1991). Постмодернизм предлагает смотреть на человеческий опыт как множественный и вариативный (Burr, 1995). Как у Бена и Джеймса, многообразие позиций может включать в себя внешнее приспособление и внутреннее несогласие. У некоторых людей доминирующая история остаётся более заметной, тогда как альтернативные проявляются лишь намёками.
Я люблю смотреть за соревнованиями и заниматься спортом, но я не живу ради спорта. Я предпочитаю хорошее вино. Мне нравится готовить и всё такое. Я не против выполнить что-то по дому. Те, кого раньше называли типичными новозеландскими парнями, таким просто не занимаются. Меня так воспитывали. Это про независимость (Эд).
Эду нравится рассказывать о своём активном несогласии с позиционированием его как стереотипного новозеландского парня. Если Энди рассказывал об ощущении давления, когда нужно опрокинуть бокал, чтобы не выглядеть «девчонкой», Эд высвечивает альтернативную дискурсивную историю независимости. Хотя упоминание независимости вписывается в традиционные маскулинные ценности Новой Зеландии, независимость, которую поддерживает Эд, относится к независимости мысли, несогласию с ограничениями, накладываемыми доминирующей маскулинностью:
Мне совсем не было интересно регби. Думаю, это про возможность сохранять индивидуальность и быть собой, не чувствуя необходимости делать то же самое, что и остальные (Марк).
Отделяя себя от регби, Марк обрисовывает альтернативную историю индивидуальности.
Парни любят чувствовать себя сильными, не только физически, но и морально. Для меня быть парнем — это про силу во всех областях. Часть меня хотела бы вписываться, но другая не уважает людей, которые напиваются. Тех, кто делает это, чтобы скрыть свою неуверенность или кому это в кайф. Надеюсь, я более глубокий человек (Бен).
Бен говорит о силе — традиционной маскулинной особенности — как физической и эмоциональной. Он развивает альтернативную сюжетную линию эмоциональной силы и глубины, чтобы дискурсивно сконструировать свою идентичность.
Это давняя Kia Kaha — будь сильным. Если ты передумал, то считай, что и решения не было (Джордж).
Джордж также развивает альтернативную историю маскулинности, высвечивая в ней моральную силу как то, что позволяет «быть сильным», когда ты уже принял решение перестать пить.
Обсуждая поведение, соответствующее их гендерной идентичности, некоторые участники находили для себя новую позицию в альтернативных дискурсах независимости, индивидуальности и эмоциональной силы. Важно заметить, что, хотя эти дискурсы являются альтернативными по отношению к алкоголю как способу измерения маскулинности, они всё равно отражают основные черты мужественности новозеландцев, такие как жёсткость, сила, стойкость, независимость и инновационность.
Я люблю смотреть за соревнованиями и заниматься спортом, но я не живу ради спорта. Я предпочитаю хорошее вино. Мне нравится готовить и всё такое. Я не против выполнить что-то по дому. Те, кого раньше называли типичными новозеландскими парнями, таким просто не занимаются. Меня так воспитывали. Это про независимость (Эд).
Эду нравится рассказывать о своём активном несогласии с позиционированием его как стереотипного новозеландского парня. Если Энди рассказывал об ощущении давления, когда нужно опрокинуть бокал, чтобы не выглядеть «девчонкой», Эд высвечивает альтернативную дискурсивную историю независимости. Хотя упоминание независимости вписывается в традиционные маскулинные ценности Новой Зеландии, независимость, которую поддерживает Эд, относится к независимости мысли, несогласию с ограничениями, накладываемыми доминирующей маскулинностью:
Мне совсем не было интересно регби. Думаю, это про возможность сохранять индивидуальность и быть собой, не чувствуя необходимости делать то же самое, что и остальные (Марк).
Отделяя себя от регби, Марк обрисовывает альтернативную историю индивидуальности.
Парни любят чувствовать себя сильными, не только физически, но и морально. Для меня быть парнем — это про силу во всех областях. Часть меня хотела бы вписываться, но другая не уважает людей, которые напиваются. Тех, кто делает это, чтобы скрыть свою неуверенность или кому это в кайф. Надеюсь, я более глубокий человек (Бен).
Бен говорит о силе — традиционной маскулинной особенности — как физической и эмоциональной. Он развивает альтернативную сюжетную линию эмоциональной силы и глубины, чтобы дискурсивно сконструировать свою идентичность.
Это давняя Kia Kaha — будь сильным. Если ты передумал, то считай, что и решения не было (Джордж).
Джордж также развивает альтернативную историю маскулинности, высвечивая в ней моральную силу как то, что позволяет «быть сильным», когда ты уже принял решение перестать пить.
Обсуждая поведение, соответствующее их гендерной идентичности, некоторые участники находили для себя новую позицию в альтернативных дискурсах независимости, индивидуальности и эмоциональной силы. Важно заметить, что, хотя эти дискурсы являются альтернативными по отношению к алкоголю как способу измерения маскулинности, они всё равно отражают основные черты мужественности новозеландцев, такие как жёсткость, сила, стойкость, независимость и инновационность.
»
Осмысляя исследование
Приводя здесь слова мужчин, я попробовала передать, как участники создавали собственную версию «компульсивного воспроизведения» гендера (Butler, 1993). Я показала, что они осведомлены о доминантном алкогольно-маскулинном дискурсе с его отношением к выпивке как к соревнованию, в котором мужчины претендуют на главную позицию в гендерной иерархии. Принимая решение пить умеренно или мало, большинство участников поставило себя в непредпочитаемую в контексте данного дискурса позицию. Так, один из них упоминал, что чувствует себя выключенным из разговора в ситуациях, когда связанные с алкоголем истории были меркой мужественности.
Некоторые участники заняли позицию приспособления к дискурсу (правда, относясь к нему с сомнением), тогда как другие бросали вызов логике дискурса, выражали несогласие и занимали позицию в альтернативных историях маскулинности. Некоторые участники признали вклад поддержки сообщества в своё несогласие; сообщества, которое помогло критически отнестись к дискурсу, навязанному им в подростничестве. Подобными сообществами поддержки выступали их близкие друзья, семьи или церковь.
Интересно заметить, что участники, занявшие позицию в альтернативных историях мужественности, выбирали ценности, резонировавшие с традиционными мужскими ценностями Новой Зеландии. Одно из возможных объяснений — в Новой Зеландии ограниченное число дискурсивных источников, позволяющих мужчинам конструировать предпочитаемые истории, и может быть важно смотреть шире[3]. В описании маскулинности Маори Hokowhitu опирается на предположение, что мужчины Маори могут осознавать, что они не привязаны к «ограниченным вариантам традиционной маскулинности, подчинившей себе колониальную историю» (2007, p. 74). Он приводит в пример многих мужчин Маори — композиторов, писателей, художников, режиссёров — которые сформировали маскулинность за пределами пространства, предложенного им другими. В числе других выводов из этого исследования можно предположить, что на социальном уровне есть потребность в трансляции альтернативных нарративных источников как опоры для конструирования мужчинами более разнообразных и творческих историй себя.
Некоторые участники заняли позицию приспособления к дискурсу (правда, относясь к нему с сомнением), тогда как другие бросали вызов логике дискурса, выражали несогласие и занимали позицию в альтернативных историях маскулинности. Некоторые участники признали вклад поддержки сообщества в своё несогласие; сообщества, которое помогло критически отнестись к дискурсу, навязанному им в подростничестве. Подобными сообществами поддержки выступали их близкие друзья, семьи или церковь.
Интересно заметить, что участники, занявшие позицию в альтернативных историях мужественности, выбирали ценности, резонировавшие с традиционными мужскими ценностями Новой Зеландии. Одно из возможных объяснений — в Новой Зеландии ограниченное число дискурсивных источников, позволяющих мужчинам конструировать предпочитаемые истории, и может быть важно смотреть шире[3]. В описании маскулинности Маори Hokowhitu опирается на предположение, что мужчины Маори могут осознавать, что они не привязаны к «ограниченным вариантам традиционной маскулинности, подчинившей себе колониальную историю» (2007, p. 74). Он приводит в пример многих мужчин Маори — композиторов, писателей, художников, режиссёров — которые сформировали маскулинность за пределами пространства, предложенного им другими. В числе других выводов из этого исследования можно предположить, что на социальном уровне есть потребность в трансляции альтернативных нарративных источников как опоры для конструирования мужчинами более разнообразных и творческих историй себя.
»
Гендер в исследовании
Исследование гендера должно включать в себя размышления о гендере исследователя; в данном случае — повлияла ли моя женская идентичность на рассказывание историй несогласия с доминантным алкогольно-маскулинным дискурсом. Могло ли быть так, что участники видели во мне человека, способного выслушать истории их дискомфорта в связи с доминирующей маскулинностью? Allen (2005) задавалась вопросом, влиял ли её гендер на то, что молодые участники в фокус-группе с большей вероятностью будут транслировать себя через менее традиционные маскулинные пути. Она исследовала, могли ли участники считать, что она толерантна к более «мягким» версиям маскулинности. Она подняла ещё один важный вопрос — могла ли она своим представлением о мужской идентичности (в свою очередь сконструированном в дискурсах) неосознанно поддерживать воспроизводство традиционной маскулинности. Всё это относится и к настоящему исследованию.
В завершение исследовательского интервью я уточняла у участников их мнение: как им кажется, могли ли их ответы быть другими, если бы их интервьюировал мужчина.
Ты расспрашивала о моём опыте, и я отвечал. Тебе не нужно было подтверждать мои слова, я и так знаю, что чувствую по этому поводу (Эд).
Эд не берёт в расчёт влияние гендера в этом исследовании.
Думаю, что как девушка, ты менее предвзята. Я не чувствую от тебя принуждения рассказывать определённые истории. Думаю, с мужчиной было бы иначе. Возможно, с твоей помощью я мог показать другие стороны себя, чем рядом с мужчиной (Бен).
Бену женщина-интервьюер открыла пространство для рассказывания других историй, историй, которые содержат в себе больше размышлений о дискомфорте от принуждения пить, истории, в которых звучит несогласие.
Джеймс тоже считает, что вёл бы себя иначе с мужчиной-интервьюером, что мог бы конкурировать за статус и позицию в разговоре:
В моих ответах было бы больше эго. Они были бы менее правдивыми. Возможно, я бы пытался впечатлить (Джеймс).
Интересно поразмышлять о том, проявлялось ли несогласие Бена («насколько она бессмысленна») и Джеймса («и это бредовый замкнутый круг») с навязанным им алкогольно-маскулинным дискурсом только в частных разговорах — с учётом социального давления и того, что «сомнения в маскулинности приравниваются к критическому отношению к нашему национальному характеру» (James & Saville‐Smith, 1994, p. 64). Даже если не брать в расчёт мой гендер, могло оказаться так, что относительная приватность исследовательской обстановки создала хорошие условия для сомнений в доминирующих конструкциях маскулинности. Я верю, что заданный этой обстановкой уважительный контекст и мои вопросы, в которых уже закладывалась идея о наличии сопротивления, сформировали пространство для рассказывания более личных историй несогласия.
По мере развития исследования я стала осознавать свою влиятельность в качестве исследователя. Например, я заметила, какой язык использую в разговорах о маскулинности, и как мой язык может приводить к воспроизводству доминантной маскулинности или её критике. Размышляя над исследованием, я думаю о том, что могла воспроизводить идеи «стереотипного» и «типичного», приглашая участников говорить о себе таким образом. Я также думаю, могло ли бы так, что я неосознанно поддерживала укрепление представлений о традиционной маскулинности, задавая участникам вопрос, что для них значит «быть мужчиной в Новой Зеландии». Бен озвучил некоторый дискомфорт от этой части интервью.
Чем больше я пытаюсь понять, «Хорошо, что я должен делать в этой ситуации», тем больше я попадаю в ловушку стереотипа. Если я попытаюсь определить, что же значит быть мужчиной, это только сильнее затягивает в попытки найти социально-приемлемый ответ (Бен).
Благодаря этим размышлениям, я начала ещё больше ценить участие языка в конструировании нас самих. И то, как в позиции исследователя и консультанта важно оставаться внимательной к языку; к его использованию нами и его использованию нас.
В завершение исследовательского интервью я уточняла у участников их мнение: как им кажется, могли ли их ответы быть другими, если бы их интервьюировал мужчина.
Ты расспрашивала о моём опыте, и я отвечал. Тебе не нужно было подтверждать мои слова, я и так знаю, что чувствую по этому поводу (Эд).
Эд не берёт в расчёт влияние гендера в этом исследовании.
Думаю, что как девушка, ты менее предвзята. Я не чувствую от тебя принуждения рассказывать определённые истории. Думаю, с мужчиной было бы иначе. Возможно, с твоей помощью я мог показать другие стороны себя, чем рядом с мужчиной (Бен).
Бену женщина-интервьюер открыла пространство для рассказывания других историй, историй, которые содержат в себе больше размышлений о дискомфорте от принуждения пить, истории, в которых звучит несогласие.
Джеймс тоже считает, что вёл бы себя иначе с мужчиной-интервьюером, что мог бы конкурировать за статус и позицию в разговоре:
В моих ответах было бы больше эго. Они были бы менее правдивыми. Возможно, я бы пытался впечатлить (Джеймс).
Интересно поразмышлять о том, проявлялось ли несогласие Бена («насколько она бессмысленна») и Джеймса («и это бредовый замкнутый круг») с навязанным им алкогольно-маскулинным дискурсом только в частных разговорах — с учётом социального давления и того, что «сомнения в маскулинности приравниваются к критическому отношению к нашему национальному характеру» (James & Saville‐Smith, 1994, p. 64). Даже если не брать в расчёт мой гендер, могло оказаться так, что относительная приватность исследовательской обстановки создала хорошие условия для сомнений в доминирующих конструкциях маскулинности. Я верю, что заданный этой обстановкой уважительный контекст и мои вопросы, в которых уже закладывалась идея о наличии сопротивления, сформировали пространство для рассказывания более личных историй несогласия.
По мере развития исследования я стала осознавать свою влиятельность в качестве исследователя. Например, я заметила, какой язык использую в разговорах о маскулинности, и как мой язык может приводить к воспроизводству доминантной маскулинности или её критике. Размышляя над исследованием, я думаю о том, что могла воспроизводить идеи «стереотипного» и «типичного», приглашая участников говорить о себе таким образом. Я также думаю, могло ли бы так, что я неосознанно поддерживала укрепление представлений о традиционной маскулинности, задавая участникам вопрос, что для них значит «быть мужчиной в Новой Зеландии». Бен озвучил некоторый дискомфорт от этой части интервью.
Чем больше я пытаюсь понять, «Хорошо, что я должен делать в этой ситуации», тем больше я попадаю в ловушку стереотипа. Если я попытаюсь определить, что же значит быть мужчиной, это только сильнее затягивает в попытки найти социально-приемлемый ответ (Бен).
Благодаря этим размышлениям, я начала ещё больше ценить участие языка в конструировании нас самих. И то, как в позиции исследователя и консультанта важно оставаться внимательной к языку; к его использованию нами и его использованию нас.
»
Применение в консультативной практике
Говоря о применимости в консультативной практике, можно легко погрузиться в «атмосферу негатива» (Weaver, 2001, p. 10), которая окружает молодых мужчин в Новой Зеландии и демонстрирует их как безрассудных и безответственных по отношению к себе и другим, особенно по части алкоголя. Однако общий образ молодых людей в этом исследовании показывает их как тех, кому не всё равно на себя, кому важна собственная безопасность. Будучи нарративным практиком, специалист может искать моменты несогласия с доминантными дискурсами, как в разговорах молодых людей с семьями или друзьями, так и в каких-то более незаметных эпизодах — в том, как молодые люди говорят о выборах, которые они делают по отношению к алкоголю или маскулинности. Если первый шаг, создающий возможность для несогласия, это критическое осмысление людьми (Davies, 1991) дискурсов, в которых их разместили, то консультирование само по себе может предоставить необходимый для несогласия контекст.
Ещё нарративные практики могут чутко вслушиваться в возможности для укрепления и развития альтернативных историй, наполовину сформированных идентичностей, прорастающих из несогласия. Они также могут быть внимательными к уникальным эпизодам, моментам в разговоре, которые обеспечивают входную точку в альтернативные истории о чём-то значимом, ценном для клиента, связанном с его надеждами в жизни. Альтернативные истории не звучат как полностью сформированные, но можно заметить присутствие их слабого следа, полного пробелов. С помощью вопросов нарративный терапевт может помогать людям заполнять эти пробелы (White, 2005, 2007).
Ещё нарративные практики могут чутко вслушиваться в возможности для укрепления и развития альтернативных историй, наполовину сформированных идентичностей, прорастающих из несогласия. Они также могут быть внимательными к уникальным эпизодам, моментам в разговоре, которые обеспечивают входную точку в альтернативные истории о чём-то значимом, ценном для клиента, связанном с его надеждами в жизни. Альтернативные истории не звучат как полностью сформированные, но можно заметить присутствие их слабого следа, полного пробелов. С помощью вопросов нарративный терапевт может помогать людям заполнять эти пробелы (White, 2005, 2007).
»
Примечания
[1] Автор: Sarah Penwarden - нарративный практик, член Ассоциации консультантов Новой Зеландии (MNZAC), имеет докторскую степень в области консультирования горя и поэтической терапии. Работает в Laidlaw College, в Западном Окленде.
[2] Имена всех участников были изменены для защиты их личности
[3] Одним из примером может стать израильский фильм «Визит оркестра» , который рассказывает о посещении оркестром египетской полиции небольшого поселения в Израиле. В свободное время двое участников оркестра цитируют друг другу поэзию классика восточной поэзии, Руми.
Литература
· Alcohol Liquor Advisory Council. (2009a). NZ Statistics. Retrieved 2009 from http://www.alac.org.nz/NZStatistic_170103.aspx
· Alcohol Liquor Advisory Council. (2009b). Strategies. Retrieved from http://www.alac.org.nz/Strategies.aspx
· Allen, L. (2005). Managing masculinity: Young men’s identity work in focus groups. Qualitative Research, 5(1), 35–57. doi:10.1177/1468794105048650
· Bly, R. (1990). Iron John: A book about men. Reading, MA: Addison‐Wesley.
· Bordo, S. (1993). Unbearable weight: Feminism, Western culture, and the body. Berkeley, CA: University of California Press.
· Burr, V. (1995). An introduction to social constructionism. London, England: Routledge.
· Butler, J. (1993). Bodies that matter: On the discursive limits of ‘sex’. New York, NY: Routledge.
· Campbell, H. (2000). The glass phallus: Pub(lic) masculinity and drinking in rural New Zealand. Rural Sociology, 65(4), 562–581.
· Campbell, H., Law, R., & Honeyfield, J. (1999). What it means to be a man: Hegemonic masculinity and the invention of beer. In R. Law, H. Campbell, & J. Dolan (Eds.), Masculinities in Aotearoa/New Zealand (pp.166–186). Palmerston North, New Zealand: Dunmore Press.
· Connell, R. W. (2000). The men and the boys. St Leonards, Australia: Allen & Unwin.
· Connell, R. W. (2002). Hegemonic masculinity. In S. Jackson & S. Scott (Eds.), Gender: A sociological reader (pp. 60–62). London, England: Routledge.
· Culler, J. (1997). Literary theory: A very short introduction. Oxford, England: Oxford University Press.
· Davies, B. (1991). The concept of agency: A feminist poststructuralist analysis. Social Analysis, 30(December), 42–53.
· Davies B., & Harré, R. (1990). Positioning: The discursive production of selves. Journal for the Theory of Social Behaviour, 20(1), 43–63. doi:10.1111/j.1468‐5914.1990.tb00174.x
· Habgood, R., Casswell, S., Pledger, M. & Bhatta, K. (2001). Drinking in New Zealand: National survey comparisons 1995 & 2000. Auckland, New Zealand: Alcohol & Public Health Research Unit.
· Hill, L. (1999). What it means to be a Lion Red man: Alcohol advertising and Kiwi masculinity. Women’s Studies Journal, 15(1), 65–83.
· Hodges, I. (1989). Make mine a large one. (Unpublished doctoral thesis). University of Otago, Dunedin, New Zealand.
· Hokowhitu, B. (2007). The silencing of Māori men: Deconstructing a ‘Space’ for Māori masculinities. New Zealand Journal of Counselling, 27(2), 63–76.
· James, B., & Saville‐Smith, K. (1994). Gender, culture and power. Oxford, England: Open University Publications.
· Parker, I. (1994). Discourse analysis. In P. Banister, E. Burman, I. Parker, M. Taylor, & C. Tindall (Eds.), Qualitative methods in psychology: A research guide (pp. 92–108). Buckingham, England: Open University Press.
·Paton‐Simpson, G. (1995). ‘Underconsumption’ of alcohol as a form of deviance: Minimum drinking norms in New Zealand society and the implication of their production and reproduction during social occasions.(Unpublished doctoral dissertation). University of Auckland, Auckland, New Zealand.
· Penwarden, S. (2003). Young men’s stories of resistance to masculinity and alcohol use. (Unpublishedmaster’s thesis). Waikato University, Hamilton, New Zealand.
· Pittman, F. (1993). Man enough: Fathers, sons and the search for masculinity. New York, NY: Putnam.
· Phillips, D. (2006). Masculinity, male development, gender and identity: Modern and postmodern meanings. Issues in Mental Health Nursing, 27, 403–423. doi:10.1080/01612840600569666
· Phillips, J. (1996). A man’s country? The image of the pakeha male, a history (Rev. ed.). Auckland, New Zeanland: Penguin.
· Smith, L., & Winslade, J. (1997). Consultations with young men migrating from alcohol’s regime. Dulwich Centre Newsletter, (2&3), 16–26. Retrieved from http://www.dulwichcentre.com.au/consultationswith‐young‐men.html
· Weaver, S. (2001). Teenage boys talk: 50 New Zealand teenagers talk about their lives. Auckland, New Zealand: Random House.
· Weedon, C. (1997). Feminist practice and poststructuralist theory (2nd ed.). Cambridge, MA: Blackwell.
· Wetherell, M. (1998). Positioning and interpretative repertoires: Conversation analysis and poststructuralism in dialogue. Discourse & Society, 9(3), 387–412.
· Wetherell, M., & Maybin, J. (1996). The distributed self: A social constructionist perspective. In R. Stevens (Ed.), Understanding the self (pp. 219–280). London, England: Sage/OUP.
· White, M. (2005). Workshop notes. Retrieved from http://www.dulwichcentre.com.au/michael‐whiteworkshop‐notes.pdf
· White, M. (2007). Maps of narrative practice. New York, NY: W. W. Norton.
· White, M., & Epston, D. (1989). Literate means to therapeutic ends. Adelaide, Australia: Dulwich Centre Publications.
· Worth, H., Paris, A., & Allen, L. (Eds.). (2002). The life of Brian: Masculinities, sexualities and health in New Zealand. Dunedin, New Zealand: University of Otago Press.
· Alcohol Liquor Advisory Council. (2009b). Strategies. Retrieved from http://www.alac.org.nz/Strategies.aspx
· Allen, L. (2005). Managing masculinity: Young men’s identity work in focus groups. Qualitative Research, 5(1), 35–57. doi:10.1177/1468794105048650
· Bly, R. (1990). Iron John: A book about men. Reading, MA: Addison‐Wesley.
· Bordo, S. (1993). Unbearable weight: Feminism, Western culture, and the body. Berkeley, CA: University of California Press.
· Burr, V. (1995). An introduction to social constructionism. London, England: Routledge.
· Butler, J. (1993). Bodies that matter: On the discursive limits of ‘sex’. New York, NY: Routledge.
· Campbell, H. (2000). The glass phallus: Pub(lic) masculinity and drinking in rural New Zealand. Rural Sociology, 65(4), 562–581.
· Campbell, H., Law, R., & Honeyfield, J. (1999). What it means to be a man: Hegemonic masculinity and the invention of beer. In R. Law, H. Campbell, & J. Dolan (Eds.), Masculinities in Aotearoa/New Zealand (pp.166–186). Palmerston North, New Zealand: Dunmore Press.
· Connell, R. W. (2000). The men and the boys. St Leonards, Australia: Allen & Unwin.
· Connell, R. W. (2002). Hegemonic masculinity. In S. Jackson & S. Scott (Eds.), Gender: A sociological reader (pp. 60–62). London, England: Routledge.
· Culler, J. (1997). Literary theory: A very short introduction. Oxford, England: Oxford University Press.
· Davies, B. (1991). The concept of agency: A feminist poststructuralist analysis. Social Analysis, 30(December), 42–53.
· Davies B., & Harré, R. (1990). Positioning: The discursive production of selves. Journal for the Theory of Social Behaviour, 20(1), 43–63. doi:10.1111/j.1468‐5914.1990.tb00174.x
· Habgood, R., Casswell, S., Pledger, M. & Bhatta, K. (2001). Drinking in New Zealand: National survey comparisons 1995 & 2000. Auckland, New Zealand: Alcohol & Public Health Research Unit.
· Hill, L. (1999). What it means to be a Lion Red man: Alcohol advertising and Kiwi masculinity. Women’s Studies Journal, 15(1), 65–83.
· Hodges, I. (1989). Make mine a large one. (Unpublished doctoral thesis). University of Otago, Dunedin, New Zealand.
· Hokowhitu, B. (2007). The silencing of Māori men: Deconstructing a ‘Space’ for Māori masculinities. New Zealand Journal of Counselling, 27(2), 63–76.
· James, B., & Saville‐Smith, K. (1994). Gender, culture and power. Oxford, England: Open University Publications.
· Parker, I. (1994). Discourse analysis. In P. Banister, E. Burman, I. Parker, M. Taylor, & C. Tindall (Eds.), Qualitative methods in psychology: A research guide (pp. 92–108). Buckingham, England: Open University Press.
·Paton‐Simpson, G. (1995). ‘Underconsumption’ of alcohol as a form of deviance: Minimum drinking norms in New Zealand society and the implication of their production and reproduction during social occasions.(Unpublished doctoral dissertation). University of Auckland, Auckland, New Zealand.
· Penwarden, S. (2003). Young men’s stories of resistance to masculinity and alcohol use. (Unpublishedmaster’s thesis). Waikato University, Hamilton, New Zealand.
· Pittman, F. (1993). Man enough: Fathers, sons and the search for masculinity. New York, NY: Putnam.
· Phillips, D. (2006). Masculinity, male development, gender and identity: Modern and postmodern meanings. Issues in Mental Health Nursing, 27, 403–423. doi:10.1080/01612840600569666
· Phillips, J. (1996). A man’s country? The image of the pakeha male, a history (Rev. ed.). Auckland, New Zeanland: Penguin.
· Smith, L., & Winslade, J. (1997). Consultations with young men migrating from alcohol’s regime. Dulwich Centre Newsletter, (2&3), 16–26. Retrieved from http://www.dulwichcentre.com.au/consultationswith‐young‐men.html
· Weaver, S. (2001). Teenage boys talk: 50 New Zealand teenagers talk about their lives. Auckland, New Zealand: Random House.
· Weedon, C. (1997). Feminist practice and poststructuralist theory (2nd ed.). Cambridge, MA: Blackwell.
· Wetherell, M. (1998). Positioning and interpretative repertoires: Conversation analysis and poststructuralism in dialogue. Discourse & Society, 9(3), 387–412.
· Wetherell, M., & Maybin, J. (1996). The distributed self: A social constructionist perspective. In R. Stevens (Ed.), Understanding the self (pp. 219–280). London, England: Sage/OUP.
· White, M. (2005). Workshop notes. Retrieved from http://www.dulwichcentre.com.au/michael‐whiteworkshop‐notes.pdf
· White, M. (2007). Maps of narrative practice. New York, NY: W. W. Norton.
· White, M., & Epston, D. (1989). Literate means to therapeutic ends. Adelaide, Australia: Dulwich Centre Publications.
· Worth, H., Paris, A., & Allen, L. (Eds.). (2002). The life of Brian: Masculinities, sexualities and health in New Zealand. Dunedin, New Zealand: University of Otago Press.