Нарративная мастерская
Развивая
тера-поэтическую практику:
тера-поэтическую практику:
СТИХИ ИЗ СПАСЁННЫХ СЛОВ КАК ФОРМА ЛИТЕРАТУРНОЙ ТЕРАПИИ
»
Аннотация
В нарративной терапии записи, сделанные психологом во время консультации, могут способствовать восстановлению авторской позиции клиентов в своей жизни; той, какая будет соответствовать предпочитаемым ими нарративам. Стихотворения из спасённых слов могут использоваться как ещё одна форма работы с документами, в дополнение к письмам и сертификатам. В тера-поэтической практике терапевт создаёт стихотворения из сказанных клиентом слов и предлагает клиенту прочитать это стихотворение как пересказ его истории. Моё докторское исследование позволило выделить пять практических элементов, позволяющих лучше понять феномен поэзии спасённых слов: вслушивание в поэзию повседневности, слушание с обеих сторон, фиксирование слов клиента, перенос речи на бумагу и предложение стихов к чтению. В этой статье я также рассматриваю, как в таком подходе проявляется влиятельность и как с помощью диалога между клиентом и терапевтом можно передать клиенту право на оценку эффектов поэзии. Когда для создания подобных стихов терапевт настраивает свой слух на то, чтобы расслышать нотки поэзии в обычном разговоре, появляющиеся произведения могут способствовать восстановлению авторской позиции человека по отношению к своей идентичности.
»
Терапия, обладающая литературными достоинствами
Нарративная терапия — «терапия, обладающая литературными достоинствами» (Уайт, 1988), которая «открыто и намеренно использует письменные практики и терапевтические документы и книги» (Speedy, 2004, p. 25). Такие документы, как письма и сертификаты, применяются для помощи в восстановлении авторских позиций людей в своих жизнях в соответствии с предпочитаемыми нарративами (White & Epston, 1989), а также для простраивания опор при движении от проблемной к альтернативным историям и насыщении последних. Опираясь на текстовую метафору Брунера (White & Epston, 1989), жизнь рассматривается как тексты, которые могут быть пересозданы с помощью совместного развития альтернативных историй. Когда такое пересочинение происходит в терапии, ветви альтернативных историй становятся более насыщенными и заметными благодаря задаванию вопросов и исследовательской позиции терапевта. Подобная работа получила название «насыщение истории», при котором люди «пересматривают смыслы и значения так, чтобы в новом виде они смогли лечь в основу будущих действий» (Young & Cooper, 2008, p. 70).
Документы могут помогать в этой работе по восстановлению авторской позиции за счёт конкретизирующего эффекта письма; письмо делает ощутимым то, что чувствуется, оставляя «следы» на бумаге так, как речь или мысли этого не делают (Bolton, 1999, p. 120). Нарративные документы обеспечивают пересочинение, «новое рассказывание», которое «учитывает предыдущее и выходит за его пределы» (White & Epston, 1989, p. 21). Например, письма в нарративной терапии не являются описаниями разговоров; скорее это инструменты, разработанные для того, чтобы способствовать изменениям и простраиванию опор при перемещении из одного места в другое, от известного и знакомого к пока неизведанному (Carey, Walther, & Russell, 2009). Письма не описывают терапию и не являются терапией. Письма способствуют простраиванию опор, которое может помочь клиенту укрепиться в его несогласии с проблемными историями и стремлении усилить остававшиеся в тени альтернативные.
Ещё один пример использования нарративных документов — применение коллективных нарративных практик для сохранения историй выживания: Дэвид Денборо (2011) использовал это на воркшопе в Сребренице (Босния и Герцеговина). Когда совместно созданный документ был зачитан вслух среди людей сообщества, это усилило резонанс между ними, ощущение их взаимосвязи друг с другом, чувство общности. Этот пример иллюстрирует и документирование поддерживающих историй, и их усиление. Некоторые нарративные практики создают песни из слов, прозвучавших на общественных собраниях (Denborough, 2002) и делают их частью терапевтических бесед по пересочинению истории (Hegarty, 2009; Wever, 2009). Автор может «с помощью прозвучавших слов и созданной песни передать яркие моменты, ценные истории, навыки и знания, существующие в сообществе» (Denborough, 2002, p. 17).
Стихотворения из спасённых слов — ещё одна форма документирования в нарративной терапии. Целью таких стихотворений является простраивание опор и совместное конструирование с клиентом новых знаний, которые будут поддерживать становление человека[2] (Behan, 2003; Speedy, 2005). Эти стихотворения были частью моей терапевтической практики с 2008 года. Я с детства писала стихи, и хотя некоторые произведения публиковались в литературных журналах, мне это казалось просто скромным хобби. Однако в 2008 году, работая психологом в старшей школе, я встретилась с девушкой, переживавшей смерть отца. Мы проводили беседу по восстановлению участия и вместе исследовали, как может её умерший близкий продолжать присутствовать и участвовать в её жизни, в её здесь и сейчас (White, 1997, 2007).
Образ этой девушки, восстанавливающей участие в своей жизни отца, оставался со мной. По приезду домой я написала стихотворение из комбинации наших слов, а затем отдала ей его. Ей понравилось, и она поделилась им со своей семьёй (Penwarden, 2009). Я и раньше знала, какое влияние могут оказывать нарративные документы, а теперь испытала удовлетворение от соединения терапии и поэзии. Этот первый робкий шаг к написанию стихотворений из историй клиентов лёг в основу моей докторской диссертации (Penwarden, 2018). Она включала в себя создание стихотворений из слов, спасённых из бесед по восстановлению участия с людьми, потерявшими своих любимых.
В этой статье я исследую философские и практические аспекты написания стихотворений из спасённых слов и показываю примеры, как можно из чьих-то слов создать поэзию. Я также рассматриваю, какое место эти стихотворения занимают в литературном жанре найденной поэзии и среди терапевтических методов применения поэзии. Наконец, я уделяю внимание этической стороне применения подобных стихотворений и описываю пять практических шагов, с помощью которых они могут появляться на свет.
Документы могут помогать в этой работе по восстановлению авторской позиции за счёт конкретизирующего эффекта письма; письмо делает ощутимым то, что чувствуется, оставляя «следы» на бумаге так, как речь или мысли этого не делают (Bolton, 1999, p. 120). Нарративные документы обеспечивают пересочинение, «новое рассказывание», которое «учитывает предыдущее и выходит за его пределы» (White & Epston, 1989, p. 21). Например, письма в нарративной терапии не являются описаниями разговоров; скорее это инструменты, разработанные для того, чтобы способствовать изменениям и простраиванию опор при перемещении из одного места в другое, от известного и знакомого к пока неизведанному (Carey, Walther, & Russell, 2009). Письма не описывают терапию и не являются терапией. Письма способствуют простраиванию опор, которое может помочь клиенту укрепиться в его несогласии с проблемными историями и стремлении усилить остававшиеся в тени альтернативные.
Ещё один пример использования нарративных документов — применение коллективных нарративных практик для сохранения историй выживания: Дэвид Денборо (2011) использовал это на воркшопе в Сребренице (Босния и Герцеговина). Когда совместно созданный документ был зачитан вслух среди людей сообщества, это усилило резонанс между ними, ощущение их взаимосвязи друг с другом, чувство общности. Этот пример иллюстрирует и документирование поддерживающих историй, и их усиление. Некоторые нарративные практики создают песни из слов, прозвучавших на общественных собраниях (Denborough, 2002) и делают их частью терапевтических бесед по пересочинению истории (Hegarty, 2009; Wever, 2009). Автор может «с помощью прозвучавших слов и созданной песни передать яркие моменты, ценные истории, навыки и знания, существующие в сообществе» (Denborough, 2002, p. 17).
Стихотворения из спасённых слов — ещё одна форма документирования в нарративной терапии. Целью таких стихотворений является простраивание опор и совместное конструирование с клиентом новых знаний, которые будут поддерживать становление человека[2] (Behan, 2003; Speedy, 2005). Эти стихотворения были частью моей терапевтической практики с 2008 года. Я с детства писала стихи, и хотя некоторые произведения публиковались в литературных журналах, мне это казалось просто скромным хобби. Однако в 2008 году, работая психологом в старшей школе, я встретилась с девушкой, переживавшей смерть отца. Мы проводили беседу по восстановлению участия и вместе исследовали, как может её умерший близкий продолжать присутствовать и участвовать в её жизни, в её здесь и сейчас (White, 1997, 2007).
Образ этой девушки, восстанавливающей участие в своей жизни отца, оставался со мной. По приезду домой я написала стихотворение из комбинации наших слов, а затем отдала ей его. Ей понравилось, и она поделилась им со своей семьёй (Penwarden, 2009). Я и раньше знала, какое влияние могут оказывать нарративные документы, а теперь испытала удовлетворение от соединения терапии и поэзии. Этот первый робкий шаг к написанию стихотворений из историй клиентов лёг в основу моей докторской диссертации (Penwarden, 2018). Она включала в себя создание стихотворений из слов, спасённых из бесед по восстановлению участия с людьми, потерявшими своих любимых.
В этой статье я исследую философские и практические аспекты написания стихотворений из спасённых слов и показываю примеры, как можно из чьих-то слов создать поэзию. Я также рассматриваю, какое место эти стихотворения занимают в литературном жанре найденной поэзии и среди терапевтических методов применения поэзии. Наконец, я уделяю внимание этической стороне применения подобных стихотворений и описываю пять практических шагов, с помощью которых они могут появляться на свет.
»
Вслушивание в поэзию повседневности
Некоторые художники находят красоту в повседневном мире вокруг них: маслянистых разводах, летящем по воздуху полиэтиленовом пакете, образованном стаей птиц узоре.
В качестве литературного жанра найденная поэзия включает в себя использование слов из газет, граффити, писем и даже обрывков чужих разговоров. Когда человек пишет в этом жанре, он обращает внимание на полные возможностей и вызывающие ассоциации моменты.
В качестве литературного жанра найденная поэзия включает в себя использование слов из газет, граффити, писем и даже обрывков чужих разговоров. Когда человек пишет в этом жанре, он обращает внимание на полные возможностей и вызывающие ассоциации моменты.
Padgett (1987) пишет, что для написания найденного стихотворения нужно «оставаться бдительным к экстраординарному использованию языка или отточенным сжатым заметкам, которые содержат в себе поэзию или вызывают эмоциональный отклик такой силы, какой могло бы вызывать стихотворение» (1987, p. 82). Находя поэзию в обыденной жизни, человек затем «переселяет» то, что было обнаружено, на бумагу (Green & Ricketts, 2010, p. 113).
Я полагаю, что поэзия может быть обнаружена не только в возвышенном романтическом языке, но и в обыденной речи. Антрополог Tedlock (1977) говорила о том, что устная речь может быть услышана и записана как поэзия. Социолог Laurel Richardson (2002) также предполагает, что когда люди говорят, «их речь ближе к поэзии, чем к прозе» из-за её лиричности, образов, которые могут присутствовать в речи, а также её текучести и ритма (2002, p. 879). Человек может услышать потенциальное стихотворение в обычной речи и затем придать ему форму и порядок. Когда мы отображаем речь через стихотворение, строфами разделяя пространство для дыхания и пробелами обозначая тишину, мы на бумагу переносим мелодику произнесённых слов.
Я полагаю, что поэзия может быть обнаружена не только в возвышенном романтическом языке, но и в обыденной речи. Антрополог Tedlock (1977) говорила о том, что устная речь может быть услышана и записана как поэзия. Социолог Laurel Richardson (2002) также предполагает, что когда люди говорят, «их речь ближе к поэзии, чем к прозе» из-за её лиричности, образов, которые могут присутствовать в речи, а также её текучести и ритма (2002, p. 879). Человек может услышать потенциальное стихотворение в обычной речи и затем придать ему форму и порядок. Когда мы отображаем речь через стихотворение, строфами разделяя пространство для дыхания и пробелами обозначая тишину, мы на бумагу переносим мелодику произнесённых слов.
»
Поэзия спасённых слов
Поэзия спасённых слов — литературный инструмент нарративной терапии, целью которого является попытка поймать эпизоды становления человека, и в процессе или сразу после сессии упорядочить фрагменты живой беседы в форме стихотворения (Behan, 2003; Penwarden, 2018; Speedy, 2005). Таким образом разговор деконструируется и затем реконструируется в поэзию (Crocket, 2010, p. 8). Эта письменная практика направлена на то, чтобы посредством оформления ключевых выражений из речи клиента в стихотворении ухватить предпочитаемое им описание своей идентичности. Итоговое стихотворение предлагается к прочтению клиенту — часто на следующей встрече. Стихотворение создаётся только из слов клиента, изначально зафиксированных на бумаге в процессе живой сессии. Терапевт занимается отбором слов, их упорядочиванием и придумыванием заголовка.
Стихотворения из спасённых слов предназначены для того, чтобы подорвать влияние проблемных историй и усилить влияние альтернативных. Такие стихотворения, улавливая слабые следы неоднозначных моментов, моментов становления, фиксируют их и возвращают человеку для размышления, тем самым становясь творческим ресурсом для описания идентичности. Через поэзию спасённых слов человек может встать в позицию свидетеля собственной жизни. Как форма восстановления авторской позиции, стихотворения из спасённых слов могут быть использованы и чтобы донести альтернативные истории до более широкой аудитории, запуская их циркуляцию среди друзей и членов семьи. Этот документ может стать приглашением присоединиться к изменениям в жизни человека для тех, кто готов стать поддержкой.
Стихотворения из спасённых слов предназначены для того, чтобы подорвать влияние проблемных историй и усилить влияние альтернативных. Такие стихотворения, улавливая слабые следы неоднозначных моментов, моментов становления, фиксируют их и возвращают человеку для размышления, тем самым становясь творческим ресурсом для описания идентичности. Через поэзию спасённых слов человек может встать в позицию свидетеля собственной жизни. Как форма восстановления авторской позиции, стихотворения из спасённых слов могут быть использованы и чтобы донести альтернативные истории до более широкой аудитории, запуская их циркуляцию среди друзей и членов семьи. Этот документ может стать приглашением присоединиться к изменениям в жизни человека для тех, кто готов стать поддержкой.
Практики поэзии спасённых слов
Для создания стихотворений из спасённых слов необходимо избирательное прислушивание к моментам, когда человек говорит о своём становлении. Терапевт улавливает эти моменты, «выхватывает» выражение из речи и сохраняет его от «обречённого на гибель появления...сохраняя в словах, к которым можно вернуться» (Geertz, 1973, p. 19).
Поэзия спасённых слов фиксирует речь, позволяя образу сохраниться и не исчезнуть после того, как его облекли в слова. Написание таких стихотворений включает в себя пять конкретных практик, о которых я дальше расскажу подробно: вслушивание в поэзию повседневности, слушание с обеих сторон, фиксирование слов клиента, перенос речи на бумагу и предложение стихов к чтению для дальнейших размышлений.
Поэзия спасённых слов фиксирует речь, позволяя образу сохраниться и не исчезнуть после того, как его облекли в слова. Написание таких стихотворений включает в себя пять конкретных практик, о которых я дальше расскажу подробно: вслушивание в поэзию повседневности, слушание с обеих сторон, фиксирование слов клиента, перенос речи на бумагу и предложение стихов к чтению для дальнейших размышлений.
»
Вслушивание в поэзию повседневности
Этическая позиция поэзии спасённых слов состоит в том, что повседневность уже содержит в себе поэзию. Задача поэзии спасённых слов — найти уже присутствующую в повседневной речи эстетику и сделать её видимой (Pentecost, 2006; Speedy, 2005). Эстетика может быть найдена в метафорах, образах и выразительных фразах. Таким образом, поэт, спасающий слово из речи, может «восстанавливать и выхватывать поэзию из повседневности, используя творческие инструменты для поиска и признания маргинализованного искусства жизни тех, кто пришёл на терапию» (Linnell, 2010, p. 25).
Нарративный терапевт может слушать разговор человека так, словно это «поэтический рассказ» или перформанс (Speedy, 2005, p. 296). Он вслушиваться в «речь, которая поёт» (Bird, 2004). Такое пение может быть услышано благодаря вниманию к богатству странных и удивительных образов, образов, которые кажутся «неожиданными, выразительными и резонирующими» (Speedy, 2005, p. 286); вниманию к проблескам надежды и влиятельности в историях человека. Насыщенную речь можно обнаружить и когда человек сражается с языком в поисках слов, которые точнее передадут его опыт (Behan, 2003). Задача поэта-терапевта — вслушиваться и быть нацеленным на такие «поводы» для поэзии (Sullivan, 2009, p. 112).
Нарративный терапевт может слушать разговор человека так, словно это «поэтический рассказ» или перформанс (Speedy, 2005, p. 296). Он вслушиваться в «речь, которая поёт» (Bird, 2004). Такое пение может быть услышано благодаря вниманию к богатству странных и удивительных образов, образов, которые кажутся «неожиданными, выразительными и резонирующими» (Speedy, 2005, p. 286); вниманию к проблескам надежды и влиятельности в историях человека. Насыщенную речь можно обнаружить и когда человек сражается с языком в поисках слов, которые точнее передадут его опыт (Behan, 2003). Задача поэта-терапевта — вслушиваться и быть нацеленным на такие «поводы» для поэзии (Sullivan, 2009, p. 112).
»
Слушание с обеих сторон
Написание спасённой из речи поэзии также предполагает «настройку слуха», тренировку «навыка подобно навыку музыканта» (Hibel&Polanco, 2010, p. 65). Это означает прислушиваться не просто к эстетике и выразительности, но замечать то, что содержит в себе потенциал для восстановления авторской позиции (White & Epston, 1989) или восстановления участия (White, 1997). Это также означает, что терапевт прислушивается к тем выражениям клиента, которые содержат в себе потенциальный резонанс с их жизнью за пределами одного эпизода. Это может быть выражение, которое говорит об особенностях предпочитаемой идентичности, о его ценностях и намерениях в мире; выражение, которое затрагивает что-то важное о любимом человеке, которого клиент вспоминает. Таким образом, для создания стихотворений из спасённых слов необходимо слушать с особой настройкой, избирательностью и чуткостью к эстетике. Это одновременно слушание проблемных историй и замечание в этих историях тех эпизодов, в которых открываются точки входа в альтернативные.
В работе Speedy’s (2005) показывается такое слушание с разных сторон. В поэме, созданной в соавторстве с речью её клиента Грегори, Speedy пере-показывает темы тьмы, протеста и альтернативных историй:
В работе Speedy’s (2005) показывается такое слушание с разных сторон. В поэме, созданной в соавторстве с речью её клиента Грегори, Speedy пере-показывает темы тьмы, протеста и альтернативных историй:
Практики поэзии спасённых слов
даже во сне я вижу
реки, полные умирающих рыб
наяву же усталость
голодным псом крадётся за мной
но мне нужно продолжать
бодрствовать, чтобы держать этих псов
на расстоянии
в этой задаче так одиноко, что
мне бы не помешала компания
только не компания псов
я думаю о компании
тихих юношей
скромных гиков
дающих себе время
чтобы жить
в этом мире (Speedy, 2005, p. 291)
реки, полные умирающих рыб
наяву же усталость
голодным псом крадётся за мной
но мне нужно продолжать
бодрствовать, чтобы держать этих псов
на расстоянии
в этой задаче так одиноко, что
мне бы не помешала компания
только не компания псов
я думаю о компании
тихих юношей
скромных гиков
дающих себе время
чтобы жить
в этом мире (Speedy, 2005, p. 291)
В этом тера-поэтическом письме Speedy (2005) высвечивает историю сложностей и простраивает опоры для движения к альтернативным историям, фиксируя слабые, но уверенные следы надежды. В работе с Грегори она ставила целью и передать «часть духа разговора», и «более конкретно показать следы некоторых альтернативных историй» (2005, p. 290). Она опирается на «самые разные эпизоды» из разговора: «эпизоды страданий, сложностей и юмора, а также яркие и более радостные или воплощающие надежду моменты» (2005, p. 295).
Таким образом терапевты, спасающие слова из речи, не просто возвращают клиентам их выражения. Скорее они прислушиваются к пробелам в истории, моментам, когда человек сражается с языком, чтобы выразить себя. Благодаря такому вниманию терапевта слабые следы описания идентичности, которые ещё секунду назад были таким расплывчатыми, укрепляются и становятся более чёткими.
Таким образом терапевты, спасающие слова из речи, не просто возвращают клиентам их выражения. Скорее они прислушиваются к пробелам в истории, моментам, когда человек сражается с языком, чтобы выразить себя. Благодаря такому вниманию терапевта слабые следы описания идентичности, которые ещё секунду назад были таким расплывчатыми, укрепляются и становятся более чёткими.
»
Фиксирование слов клиентов
Ключевая этическая позиция поэзии спасённых слов — привилегия слов клиента по отношению к словам терапевта (Speedy, 2005). Speedy (2005) проводит разделение между поэзией, появившейся в соавторстве с опорой на беседу (то есть поэтическим отчётом), и поэзией, созданной самим терапевтом (то есть восстановлением участия в поэтической форме) (2005, p. 295). Я считаю, что такое различие — это очень важный этический аспект поэзии спасённых слов. Такая этика отражает пристальное внимание нарративной терапии к отношениям власти в терапии и к коллаборативным практикам (Besley, 2002; Gaddis, 2004). Эта позиция также дружественна тому значению, какое в нарративной практике придаётся языку, с помощью которого описывается и создаётся идентичность. Благодаря языку «мы начинаем звучать в словах и воплощаем в них своё бытие» (Davies, 2000, p. 55).
Хотя в центре внимания терапевта находится история клиента, его активность и влиятельность проявляется в том, какие именно эпизоды он фиксирует, в том, какое конкретно «сказанное спасается из высказанного» (White, 2000, p. 6). Это может быть эпизод заявления о себе с чёткостью и ясностью, как в стихотворении из слов Грегори: «но мне нужно продолжать//бодрствовать, чтобы держать этих псов//на расстоянии» (Speedy, 2005, p. 291). В таком отношении к речи поэзия спасённых слов напоминает импрессионистов, рисующих на природе. Как Ренуар на пленэре ловил порыв ветра в поле, так создающий поэзию спасённых слов терапевт ловит спонтанность говорящего о себе человека.
Хотя в центре внимания терапевта находится история клиента, его активность и влиятельность проявляется в том, какие именно эпизоды он фиксирует, в том, какое конкретно «сказанное спасается из высказанного» (White, 2000, p. 6). Это может быть эпизод заявления о себе с чёткостью и ясностью, как в стихотворении из слов Грегори: «но мне нужно продолжать//бодрствовать, чтобы держать этих псов//на расстоянии» (Speedy, 2005, p. 291). В таком отношении к речи поэзия спасённых слов напоминает импрессионистов, рисующих на природе. Как Ренуар на пленэре ловил порыв ветра в поле, так создающий поэзию спасённых слов терапевт ловит спонтанность говорящего о себе человека.
»
Перенос речи на бумагу
Терапевт также активен и влиятелен в том, чтобы творчески воссоздавать точные слова клиента на бумаге. Терапевт делает выборы в плане того, как будет выглядеть на бумаге стихотворение. В «классическом» варианте стихотворение из спасённых слов может выглядеть как осколки стекла на бумаге, с неровными очертаниями и пространствами между строф (Behan, 2003). Behan называет стихотворения из речи клиентов «осколками наших разговоров...частичками разворачивающейся мысли и впечатлений, смешанными с противоречиями, с большими пространствами между» (2003, p.1). Наоборот, Speedy (2005, p. 290) выбирает использовать пространство листа для упорядочивания выражений человека в строфы. Создавая стихотворения из спасённых слов, я использую поэтические инструменты строф и пробелов: выбираю, где оборвать строку, как разбить на строфы, какой строчкой завершить.
Важно учитывать и то, как именно речь будет пересказана на бумаге. Scott & Kotze (2014) организуют пространство вокруг пар глаголов, существительных и прилагательных, чтобы высветить ключевые фразы в речи человека:
Важно учитывать и то, как именно речь будет пересказана на бумаге. Scott & Kotze (2014) организуют пространство вокруг пар глаголов, существительных и прилагательных, чтобы высветить ключевые фразы в речи человека:
Принятие с радостью
Быть беззаботным
Волны
Зовут меня
Видят меня
Беспристрастно
Говорят
Приходи
Повеселись
Принятие с радостью
(Scott & Kotze, 2014, p. 32)
Быть беззаботным
Волны
Зовут меня
Видят меня
Беспристрастно
Говорят
Приходи
Повеселись
Принятие с радостью
(Scott & Kotze, 2014, p. 32)
Наоборот, Speedy (2005) для отражения потока речи человека на странице использует неполные и полные предложения:
даже во сне я вижу
реки, полные умирающих рыб
наяву же усталость
голодным псом крадётся за мной
(Speedy, 2005, p. 291)
реки, полные умирающих рыб
наяву же усталость
голодным псом крадётся за мной
(Speedy, 2005, p. 291)
Дальше я продемонстрирую, какое стихотворение я нашла в речи одной из участниц моего докторского исследования Ли[3] (Penwarden, 2018). Я собрала его из неполных и полных предложений и выразила их на бумаге.
Моя докторская диссертация представляла собой практическое исследование в области нарративной терапии; в нём я изучала, как может поэзия спасённых слов помогать беседам по восстановлению участия с людьми, чьи любимые умерли. Ли была одной из из восьми участников моего исследования. Она маори/европейка, ей под пятьдесят. Её муж Боб погиб 11 лет назад в автомобильной аварии. У неё есть новый партнёр, вместе они воспитывают её ребёнка. Ниже я привожу выдержку из нашего первого разговора, в котором Ли рассказывает, как люди на их улице почтили честь Боба, когда увозили катафалк.
Ли: Так много людей пришло к моему дому, потому что он был там; я даже не знала об их присутствии. А когда мы вышли, чтобы увезти его на север, и я просто увидела всех стоящих вдоль улицы людей, исчезающих за углом….люди выстроились в ряд на всём нашем пути, и это было вау, я была ошеломлена. Посмотри на всех этих людей, знавших тебя, посмотри на всех этих людей, пришедших увидеть тебя, посмотри на всех этих людей, с чьими жизнями ты соприкоснулся. Вот что он сделал. Все знали его как хорошего человека.
Сара: Каково это было бы для него, знать, сколько людей…
Ли: Ох, вау. Его бы это смутило. Да, его бы это очень смутило. Он не любил внимание. Иногда он был тихим, а иногда умел подурачиться. Он знал, когда уместно пошутить. Знал, когда стоит быть серьёзным. Знал, кому это важно. Конечно, были те, кому он не нравился, всё как у всех. И его бы очень смутило узнать, что все эти люди пришли попрощаться с ним. Не могу выразить это в полную силу...не могу передать словами.
Моя докторская диссертация представляла собой практическое исследование в области нарративной терапии; в нём я изучала, как может поэзия спасённых слов помогать беседам по восстановлению участия с людьми, чьи любимые умерли. Ли была одной из из восьми участников моего исследования. Она маори/европейка, ей под пятьдесят. Её муж Боб погиб 11 лет назад в автомобильной аварии. У неё есть новый партнёр, вместе они воспитывают её ребёнка. Ниже я привожу выдержку из нашего первого разговора, в котором Ли рассказывает, как люди на их улице почтили честь Боба, когда увозили катафалк.
Ли: Так много людей пришло к моему дому, потому что он был там; я даже не знала об их присутствии. А когда мы вышли, чтобы увезти его на север, и я просто увидела всех стоящих вдоль улицы людей, исчезающих за углом….люди выстроились в ряд на всём нашем пути, и это было вау, я была ошеломлена. Посмотри на всех этих людей, знавших тебя, посмотри на всех этих людей, пришедших увидеть тебя, посмотри на всех этих людей, с чьими жизнями ты соприкоснулся. Вот что он сделал. Все знали его как хорошего человека.
Сара: Каково это было бы для него, знать, сколько людей…
Ли: Ох, вау. Его бы это смутило. Да, его бы это очень смутило. Он не любил внимание. Иногда он был тихим, а иногда умел подурачиться. Он знал, когда уместно пошутить. Знал, когда стоит быть серьёзным. Знал, кому это важно. Конечно, были те, кому он не нравился, всё как у всех. И его бы очень смутило узнать, что все эти люди пришли попрощаться с ним. Не могу выразить это в полную силу...не могу передать словами.
Панегирик
Так много людей
пришло к моему дому
потому что он был там
Когда мы вышли, чтобы увезти его на север
я увидела всех
стоящих вдоль улицы
исчезающих за углом
люди выстроились в ряд
я была ошеломлена.
Посмотри на всех этих людей, знавших тебя
посмотри на всех этих людей, пришедших увидеть тебя
посмотри на всех этих людей, с чьими жизнями ты соприкоснулся.
Все знали его как хорошего человека.
Не могу выразить это в полную силу.
не могу передать
словами
пришло к моему дому
потому что он был там
Когда мы вышли, чтобы увезти его на север
я увидела всех
стоящих вдоль улицы
исчезающих за углом
люди выстроились в ряд
я была ошеломлена.
Посмотри на всех этих людей, знавших тебя
посмотри на всех этих людей, пришедших увидеть тебя
посмотри на всех этих людей, с чьими жизнями ты соприкоснулся.
Все знали его как хорошего человека.
Не могу выразить это в полную силу.
не могу передать
словами
Мне удалось найти поэзию в речи Ли благодаря вниманию к образу, который резонировал со мной как с читателем; мне откликнулся эпизод, когда они увозили Боба на urupa (место захоронения) и соседи выстроились на улице. Эти действия людей сказали ей о Бобе: кем он стал и кем был для других. Я услышала в этом возможность для стихотворения и разместила её слова в строчки, собирая их вместе так, чтобы они выражали суть истории. Я добавила промежутки между строфами, чтобы расставить смысловые ударения и в первую очередь — чтобы высветить смену позиции, когда Ли стала обращаться прямо к Бобу: «Посмотри на всех этих людей, знавших тебя//посмотри на всех этих людей, пришедших увидеть тебя//посмотри на всех этих людей, с чьими жизнями ты соприкоснулся». Наконец, я оставила пространство перед словами в последних трёх строчках, чтобы читатель мог замедлиться, вчитываясь в то, как Ли говорит о недостаточности своей речи и слов. Я дала стихотворению заглавие, которое отражало позицию, которую она заняла в этом кусочке беседы: в завершение панегирика люди обращаются с несколькими словами к умершему человеку, чтобы почтить его честь.
»
Предложение стихов к чтению
После того, как я отправила участникам стихотворения из спасённых слов, я встретилась с каждым из них. Перед этим у нас уже была беседа по восстановлению участия, по итогам которой и были созданы эти стихотворения. Во втором разговоре мы с участниками обсуждали, какое значение и влияние оказала поэзия на возможность восстановления участия любимых в их жизни. Я обнаружила, что такой разговор создаёт важное пространство, в котором мы вместе можем заметить какой-то резонанс стихотворений: как они повлияли не только на жизнь самих участников, но также семью и друзей, которые знали их ушедших близких. Этот второй разговор становился чем-то вроде эхо-камеры, в которой мы могли выхватить звуковой резонанс стихотворений и через мои вопросы насытить эти вибрации смыслом для участников.
Участники выделили несколько эффектов от получения, чтения и возможности поделиться стихотворением с другими. Для Ли чтение стихотворений было больше про укрепление идентичности: «Оно показывало меня без хвастовства», — сказала она. — «Оно поддержало меня. Я стала чувствовать больше гордости» (Penwarden, 2018, p. 201). Ян поэма «вернула» её любимого человека, Эда, поскольку в её памяти он был «живой, смеющийся, тёплый и обнимающий, а не холодный и мёртвый» (2018, p. 177). Ей стихотворение помогло «укрепить» знание о том, что Эд сидит и греется на солнце, что после смерти он там, где ему хорошо. Также оно позволило Ян «описать, упорядочить» знания о том, что её любимому человеку хорошо (2018, p. 180). По словам некоторых участников, стихотворения из спасённых слов укрепили их знания о любимых; для других стихотворения стали чем-то удивительным и спровоцировали терапевтические изменения. В некоторых ситуациях возможность разделить стихотворения с близкими дала новый толчок восстановлению участия, поскольку члены семьи смогли заново соприкоснуться с любимыми через поэзию. Таким образом, поэзия спасённых слов, позволяя донести истории до более широкой аудитории и запустить их циркуляцию между семьёй и друзьями, усиливает влияние бесед по восстановлению участия.
В частной практике я стала предлагать клиентам стихотворения из спасённых слов для дальнейших размышлений. Если я создавала стихотворение из сказанных клиентом во время сессии слов, я давала ему об этом знать на следующей встрече и спрашивала, не хочет ли он это прочитать. Если человек выбирал прочитать стихотворение, то дальше мы какое-то время могли посвятить обсуждению: как повлияло на него это стихотворение? Какие новые смыслы можно было придать тем эпизодам его жизни, которые были отражены в этом стихотворении? Такое коллаборативное возвращение стихотворений и создаваемое ими пространство для дальнейшего осмысления является значимой частью использования поэзии спасённых слов при восстановлении авторской позиции и восстановлении участия.
Участники выделили несколько эффектов от получения, чтения и возможности поделиться стихотворением с другими. Для Ли чтение стихотворений было больше про укрепление идентичности: «Оно показывало меня без хвастовства», — сказала она. — «Оно поддержало меня. Я стала чувствовать больше гордости» (Penwarden, 2018, p. 201). Ян поэма «вернула» её любимого человека, Эда, поскольку в её памяти он был «живой, смеющийся, тёплый и обнимающий, а не холодный и мёртвый» (2018, p. 177). Ей стихотворение помогло «укрепить» знание о том, что Эд сидит и греется на солнце, что после смерти он там, где ему хорошо. Также оно позволило Ян «описать, упорядочить» знания о том, что её любимому человеку хорошо (2018, p. 180). По словам некоторых участников, стихотворения из спасённых слов укрепили их знания о любимых; для других стихотворения стали чем-то удивительным и спровоцировали терапевтические изменения. В некоторых ситуациях возможность разделить стихотворения с близкими дала новый толчок восстановлению участия, поскольку члены семьи смогли заново соприкоснуться с любимыми через поэзию. Таким образом, поэзия спасённых слов, позволяя донести истории до более широкой аудитории и запустить их циркуляцию между семьёй и друзьями, усиливает влияние бесед по восстановлению участия.
В частной практике я стала предлагать клиентам стихотворения из спасённых слов для дальнейших размышлений. Если я создавала стихотворение из сказанных клиентом во время сессии слов, я давала ему об этом знать на следующей встрече и спрашивала, не хочет ли он это прочитать. Если человек выбирал прочитать стихотворение, то дальше мы какое-то время могли посвятить обсуждению: как повлияло на него это стихотворение? Какие новые смыслы можно было придать тем эпизодам его жизни, которые были отражены в этом стихотворении? Такое коллаборативное возвращение стихотворений и создаваемое ими пространство для дальнейшего осмысления является значимой частью использования поэзии спасённых слов при восстановлении авторской позиции и восстановлении участия.
»
Поэзия и власть
Нарративная терапия — подход, очень внимательный к проявлениям власти в языке (Winslade, 2005). Это терапия, которая придаёт значение практикам децентрации и прозрачности терапевта (White, 1997, 2005); практикам, которые позволяют передать власть клиенту. И перед поэзией спасённых слов появляется этическая дилемма: если терапевт оказывается в позиции поэта, то через такое позиционирование власть может оказываться у него.
Письменные практики являются практиками власти, так как «письмо никогда не невинно. Письмо всегда содержит предписания» (Richardson, 2002, p. 879). Поэт-терапевт может позиционироваться (или позиционировать себя сам) как «особый человек», который ценится за свою способность подбирать выразительные, креативные или просто красивые слова. Именно терапевт пробуждает поэзию с помощью своей глубины, страсти или чувствительности. Клиент же низводится до роли простой пассивной аудитории (Gergen, 2000, p. 2)
Упоминание терапевта как «особого человека» может акцентировать внимание на иерархии внутри терапевтических отношений. Чтобы не упустить из виду эту возможность, я предлагаю такой подход к поэтическому письму, который включает в себя рефлексивные защитные меры, связанные с отношениями власти. Один из шагов к коллаборативному позиционированию — создание пространства, в котором клиент может оценить поэзию как поддерживающую его предпочитаемую идентичность или противоречащую ей. Так терапевт становится ответственным за то, как он обходится с историями клиента, пересказывая их через стихотворную форму. И хотя с одной стороны эта форма тера-поэтического письма может поставить терапевта в «особую» позицию, с другой — она способствует диалогу, в котором конечная ценность стихотворения определяется клиентом.
Письменные практики являются практиками власти, так как «письмо никогда не невинно. Письмо всегда содержит предписания» (Richardson, 2002, p. 879). Поэт-терапевт может позиционироваться (или позиционировать себя сам) как «особый человек», который ценится за свою способность подбирать выразительные, креативные или просто красивые слова. Именно терапевт пробуждает поэзию с помощью своей глубины, страсти или чувствительности. Клиент же низводится до роли простой пассивной аудитории (Gergen, 2000, p. 2)
Упоминание терапевта как «особого человека» может акцентировать внимание на иерархии внутри терапевтических отношений. Чтобы не упустить из виду эту возможность, я предлагаю такой подход к поэтическому письму, который включает в себя рефлексивные защитные меры, связанные с отношениями власти. Один из шагов к коллаборативному позиционированию — создание пространства, в котором клиент может оценить поэзию как поддерживающую его предпочитаемую идентичность или противоречащую ей. Так терапевт становится ответственным за то, как он обходится с историями клиента, пересказывая их через стихотворную форму. И хотя с одной стороны эта форма тера-поэтического письма может поставить терапевта в «особую» позицию, с другой — она способствует диалогу, в котором конечная ценность стихотворения определяется клиентом.
»
Место поэзии спасённых слов среди других методов поэтической терапии
Отличительной особенностью поэзии спасённых слов является диалогическая природа взаимодействия между клиентом и терапевтом; то, как речь пересказывается в тексте и снова переводится в речь. Подобная форма поэтического письма является менее известной и используемой формой поэтической терапии, но я уверена, что она может быть очень полезна нарративным практикам. В этой части статьи я коротко опишу, какое место занимает эта форма поэтического письма среди других методов поэтической терапии, чтобы было возможным исследовать именно её вклад в эту сферу.
Поэтическая терапия включает в себя «использование языка искусства в терапевтических целях» (Mazza, 2003, p. 71). Как форма терапии она возникла в США в 1970х годах благодаря работам различных психотерапевтов, в частности Артура Лернера — основателя Института поэтической терапии (McCulliss, 2011). Поэтическая терапия, также известная как библиотерапия, развилась в два конкретных направления: терапевтическое использование стихотворений, написанных известными поэтами, и созданная клиентами в качестве самовыражения поэзия (Mazza, 2003). Поэзию спасённых слов можно назвать третьим, менее известным, направлением поэтической терапии; она предлагает форму поэтического письма, являющегося коллаборацией между терапевтом и клиентом (Speedy, 2005). Mazza (2003, p. 17) описала три модальности поэтической терапии: рецептивная/предписывающая, экспрессивная/творческая и символическая/церемониальная.
Поэтическая терапия включает в себя «использование языка искусства в терапевтических целях» (Mazza, 2003, p. 71). Как форма терапии она возникла в США в 1970х годах благодаря работам различных психотерапевтов, в частности Артура Лернера — основателя Института поэтической терапии (McCulliss, 2011). Поэтическая терапия, также известная как библиотерапия, развилась в два конкретных направления: терапевтическое использование стихотворений, написанных известными поэтами, и созданная клиентами в качестве самовыражения поэзия (Mazza, 2003). Поэзию спасённых слов можно назвать третьим, менее известным, направлением поэтической терапии; она предлагает форму поэтического письма, являющегося коллаборацией между терапевтом и клиентом (Speedy, 2005). Mazza (2003, p. 17) описала три модальности поэтической терапии: рецептивная/предписывающая, экспрессивная/творческая и символическая/церемониальная.
В рецептивной модальности терапевт для усиления контакта клиента с собственным опытом предлагает ему стихотворения, написанные известными поэтами.
Цель поэтической терапии в этой модальности — «способствовать пробуждению чувств» (McArdle & Byrt, 2001, p. 521). Создавая стихотворение, поэт вступал в борьбу с языком и придавал форму словам на бумаге. Получая такое стихотворение, клиент может заметить перекликающиеся эпизоды из опыта поэта и собственного, и вдохновиться на то, чтобы самому перевести свои ощущения в язык.
Цель поэтической терапии в этой модальности — «способствовать пробуждению чувств» (McArdle & Byrt, 2001, p. 521). Создавая стихотворение, поэт вступал в борьбу с языком и придавал форму словам на бумаге. Получая такое стихотворение, клиент может заметить перекликающиеся эпизоды из опыта поэта и собственного, и вдохновиться на то, чтобы самому перевести свои ощущения в язык.
В экспрессивной модальности клиент использует язык для того, чтобы написать стихотворение между встречами; например — чтобы выразить свой опыт и может быть слегка изменить его (McCulliss, 2011). Основное внимание в традиционной поэтической терапии направлено на то, как поэтическое письмо высвобождает болезненные и сложные эмоции/освобождает клиента от них (Silverman, 1986). В экспрессивной модальности поэтической терапии используется то, что написание стихотворений само по себе является терапевтическим. Создание стихотворений — это само-рефлексия, «исследование самого глубокого и личного опыта, мыслей, чувств, идей: очищенное, урезанное для краткости и превращённое в мелодию для ушей с помощью лирического письма» (Bolton, 1999, p. 118). Собственным творчеством люди могут перевести болезненные и сложные переживания в истории, которые можно рассказать и которые могут принести в эти переживания элементы упорядоченности и гармонии.
Третья модальность по Mazza – символическая/церемониальная, в которой для провоцирования изменений используются «метафоры, ритуалы и сторителлинг» (Mazza, 2003, p. 17). В этой модальности человек или семья создают и воплощают в жизнь ритуалы. Crocket (2010) предположила, что поэзию спасённых слов можно отнести к церемониальной модальности, за счёт ритуалов «повторного воспроизведения» в стихотворении истории клиента (Crocket, 2010, pp. 77–78). Однако стихотворения из спасённых слов рождаются в диалогическом пространстве между терапевтом и клиентом, а не появляются в результате действий клиентов или их семей. Поэтому это направление может быть описано как церемониальное/диалогическое: знание генерируется между клиентом и терапевтом посредством множества наложенных друг на друга пересказов, перевода из речи в текст и снова в речь.
Между этими тремя формами поэтической терапии есть серьёзные различия. В каждом случае у механизма терапевтических изменений есть своё особое место. В рецептивной модальности механизм изменений размещён в пространстве между клиентом и стихотворениями известных поэтов. В экспрессивной модальности он находится между клиентом и пустым листом, на котором человек рассказывает свою историю. В случае поэзии спасённых слов, принадлежащей к церемониальной/диалогической модальности, механизм терапевтических изменений лежит сперва в интерактивном пространстве между терапевтом и клиентом, а затем размещается между клиентом и другими людьми в его жизни. На мой взгляд, в таком позиционировании воплощается отношение нарративной терапии к изменениям как возникающим между людьми (что происходит и в других церемониях признания самоопределения).
В работе нарративного библиотерапевта Simchon (2013) можно увидеть примеры применения рецептивной и экспрессивной модальностей поэтической терапии, и также элементы церемониальной модальности. Simchon применяла поэтическую терапию на группах поддержки для людей, столкнувшихся с онкологией. Она использовала стихотворения известных поэтов, чтобы «пробудить» творческое начало членов группы и через это дать им возможность описать собственные переживания, которые изначально было сложно выразить. Simchon намеренно выбирала стихотворения с «пробелами», чтобы «дать клиентам возможность почувствовать желание написать свои собственные истории» (2013, p. 4). Таким образом стихотворения известных поэтов оказывались сплетены с творениями участников. Получавшиеся тексты становились рассказами об их собственных историях — иногда с опорой на чужие слова — которые они затем зачитывали вслух группе. Так рождалось пересочинение, а выбранные стихотворения служили мостиком, опорами, по которым столкнувшийся с раком человек мог подойти к рассказу своей истории в присутствии свидетелей. Таким образом в рецептивной/экспрессивной модальностях клиент может совершить своё путешествие от стихотворений других к тому, чтобы самому транслировать свои истории.
При выборе работ известных поэтов Simchon нацелена на поиск того, что выходит за пределы «обычных» слов, которые не были «достаточны», чтобы помочь людям в эти экстраординарные времена (2013, p. 2). Simchon ищет «поэтические слова» - слова «живые, динамичные, многогранные, [и] креативные, которые» способны помочь людям рассказать их истории (2013, p. 3). Я ценю поэзию признанных поэтов, но в то же время предполагаю, что люди могут и в повседневном репертуаре своих слов найти возможности для насыщенного и выразительного повествования. Они могут обнаружить поэзию в ситуациях, где присутствовало мрачное и болезненное страдание (Hedtke & Winslade, 2016), и с помощью поэзии обычных слов, процессов поэтического творчества и инструментов упорядочивания строк и строф создавать поддерживающие истории.
В рецептивной и экспрессивной модальностях клиент обнаруживает и делает видимой поэзию своей жизни. В поэзии спасённых слов терапевт вслушивается в поэзию речи клиента и переносит её на бумагу. Хотя кажется, что такое позиционирование помещает терапевта в центре, на мой взгляд, наоборот, такое поэтическое письмо становится частью диалогического взаимодействия по совместному обнаружению смысла. При подобном рассмотрении этот подход отражает практику терапии как совместного исследования (Anderson, 2007). И тогда поэзия спасённых слов оказывается соответствующей представлениям нарративной практики об идентичности как формирующейся между людьми в языке (Burr, 2003) и являющейся социальным конструктом (White, 2000). В этом смысле такая поэзия, благодаря своим коллаборативным, интерактивным и диалогическим функциям, позволяет воплощать цель нарративной терапии по провоцированию изменений идентичности (Combs & Freedman, 2016) и становления посредством пересочинения и восстановление авторской позиции.
В работе нарративного библиотерапевта Simchon (2013) можно увидеть примеры применения рецептивной и экспрессивной модальностей поэтической терапии, и также элементы церемониальной модальности. Simchon применяла поэтическую терапию на группах поддержки для людей, столкнувшихся с онкологией. Она использовала стихотворения известных поэтов, чтобы «пробудить» творческое начало членов группы и через это дать им возможность описать собственные переживания, которые изначально было сложно выразить. Simchon намеренно выбирала стихотворения с «пробелами», чтобы «дать клиентам возможность почувствовать желание написать свои собственные истории» (2013, p. 4). Таким образом стихотворения известных поэтов оказывались сплетены с творениями участников. Получавшиеся тексты становились рассказами об их собственных историях — иногда с опорой на чужие слова — которые они затем зачитывали вслух группе. Так рождалось пересочинение, а выбранные стихотворения служили мостиком, опорами, по которым столкнувшийся с раком человек мог подойти к рассказу своей истории в присутствии свидетелей. Таким образом в рецептивной/экспрессивной модальностях клиент может совершить своё путешествие от стихотворений других к тому, чтобы самому транслировать свои истории.
При выборе работ известных поэтов Simchon нацелена на поиск того, что выходит за пределы «обычных» слов, которые не были «достаточны», чтобы помочь людям в эти экстраординарные времена (2013, p. 2). Simchon ищет «поэтические слова» - слова «живые, динамичные, многогранные, [и] креативные, которые» способны помочь людям рассказать их истории (2013, p. 3). Я ценю поэзию признанных поэтов, но в то же время предполагаю, что люди могут и в повседневном репертуаре своих слов найти возможности для насыщенного и выразительного повествования. Они могут обнаружить поэзию в ситуациях, где присутствовало мрачное и болезненное страдание (Hedtke & Winslade, 2016), и с помощью поэзии обычных слов, процессов поэтического творчества и инструментов упорядочивания строк и строф создавать поддерживающие истории.
В рецептивной и экспрессивной модальностях клиент обнаруживает и делает видимой поэзию своей жизни. В поэзии спасённых слов терапевт вслушивается в поэзию речи клиента и переносит её на бумагу. Хотя кажется, что такое позиционирование помещает терапевта в центре, на мой взгляд, наоборот, такое поэтическое письмо становится частью диалогического взаимодействия по совместному обнаружению смысла. При подобном рассмотрении этот подход отражает практику терапии как совместного исследования (Anderson, 2007). И тогда поэзия спасённых слов оказывается соответствующей представлениям нарративной практики об идентичности как формирующейся между людьми в языке (Burr, 2003) и являющейся социальным конструктом (White, 2000). В этом смысле такая поэзия, благодаря своим коллаборативным, интерактивным и диалогическим функциям, позволяет воплощать цель нарративной терапии по провоцированию изменений идентичности (Combs & Freedman, 2016) и становления посредством пересочинения и восстановление авторской позиции.
»
Искусство нарративной терапии
Частью работы по восстановлению авторской позиции в нарративной терапии может быть терапевтическое и эстетическое вслушивание в речь клиента, нацеленное на поэзию обыденного. Спасающий слова из речи поэт находит поэзию, полирует её как монету и возвращает обратно клиенту. Но в отличие от монеты, поэзия спасённых слов не имеет жёсткой формы: она дышит и меняется вместе с клиентом, рекурсивно доуточняя его осознание собственной жизни через пересочинение. Такая работа коллаборативна, креативна и опирается на предшествующий опыт человека. В ней проявляется искусство нарративной терапии «находить моменты красоты» даже в эпизодах испытаний и страданий (Hedtke & Winslade, 2016, p. ix) и совместно создавать «насыщенные и воодушевляющие истории» (Polanco, 2010, p. 2). Таким образом тера-поэтическая практика поэзии спасённых слов позволяет с уважением относиться к богатым, выразительным и важным переживаниям, которые могут быть найдены в повседневной жизни.
»
Примечания
[1] Автор: Sarah Penwarden - нарративный практик, член Ассоциации консультантов Новой Зеландии (MNZAC), имеет докторскую степень в области консультирования горя и поэтической терапии. Работает в Laidlaw College, в Западном Окленде.
[2] В литературе по нарративной терапии самые ранние упоминания поэзии слов принадлежат Behan (2003) and Speedy (2005). Однако в 2000 году Jill Freedman и Gene Combs на конференции International Narrative Therapy and Community Work провели воркшоп под названием «Поэзия и нарративная практика», на котором описывался терапевтический подход к слушанию и написанию стихов с опорой на слова людей.
[3] В исследовании участники могли выбрать псевдонимы для себя и ушедших возлюбленных
Ссылки
• Anderson, H. (2007). The heart and spirit of collaborative therapy: The philosophical stance – ‘A way of being’ in relationship and conversation. In H. Anderson & D. Gehart (Eds.), Collaborative therapy: Relationships and conversations that make a difference. New York, NY: Routledge.
• Behan, C. (2003). Rescued speech poems: Co-authoring poetry in narrative therapy. Retrieved from www.narrativeapproaches.com/resources/narrativetherapy-archive/345-2/
• Besley, T. (2002). Foucault and the turn to narrative therapy. British Journal of Guidance and Counselling, 30(2), 125–143.
• Bird, J. (2004). Talk that sings: Therapy in a new linguistic key. Auckland, New Zealand: Edge.
• Bolton, G. (1999). ‘Every poem breaks a silence that had to be overcome’: The therapeutic power of poetry writing. Feminist Review, 62, 118–133.
• Burr, V. (2003). Social constructionism (2nd ed.). London, England: Routledge.
• Carey, M., Walther, S., & Russell, S. (2009). The absent but implicit: A map to support therapeutic enquiry. Family Process, 48(3), 319–331.
• Combs, G., & Freedman, J. (2016). Narrative therapy’s relational understanding of identity. Family Process, 55(2), 211–224.
• Crocket, K. (2010). Rescuing speech: Teaching a writing aesthetic for counselling practice. Journal of Poetry Therapy, 23(2), 73–86.
• Davies, B. (2000). A body of writing, 1990–1999. Walnut Creek, CA: AltaMira Place.
• Denborough, D. (2002). Community song writing and narrative practice. Clinical Psychology, 17(2), 17–24.
• Denborough, D. (2011). Resonance, rich description and social historical healing: The use of collective narrative practice in Srebrenica. International Journal of Narrative Therapy and Community Work, (3), 27–42.
• Freedman, J., & Combs, G. (2000). Poetics and narrative work. Paper presented at the 2nd International Narrative Therapy and Community Work conference, Adelaide, Australia.
• Gaddis, S. (2004). Re-positioning traditional research: Centring clients’ accounts in the construction of professional therapy knowledges. International Journal of Narrative Therapy and Community Work, (2), 37–48.
• Geertz, C. (1973). The interpretation of cultures. New York, NY: Basic.
• Gergen, K. (2000). The poetic dimension: Therapeutic potentials. In K. Deissler & S. McNamee (Eds.), Draft for Phil und Sophie auf der Couch, Die soziale Poesie Therapeutischer Gesprache (pp. 97–108). Heidelberg, Germany: Carl Auer Systeme Verlage.
• Green, P., & Ricketts, H. (2010). 99 ways into New Zealand poetry. Auckland, New Zealand: Random House.
• Hedtke, L., & Winslade, J. (2016). The crafting of grief: Constructing aesthetic responses to loss. New York, NY: Routledge.
• Hegarty, T. (2009). Songs as re-tellings. International Journal of Narrative Therapy and Community Work, (3), 44–54.
• Hibel, J., & polanco, m. (2010). Tuning the ear: Listening in narrative therapy. Journal of Systemic Therapies, 29(1), 51–66.
• Linnell, S. (2010). Art psychotherapy and narrative therapy: An account of practitioner research. Sharjah, United Arab Emirates: Bentham Science Publishers.
• Mazza, N. (2003). Poetry therapy: Theory and practice. New York, NY: Routledge
• McArdle, S., & Byrt, R. (2001). Fiction, poetry and mental health: Expressive and therapeutic uses of literature. Journal of Psychiatric and Mental Health Nursing, 8, 517–524.
• McCulliss, D. (2011). Poetry therapy. In L. L’Abate & L. Sweeney (Eds.), Research on writing approaches in mental health (pp. 93–114). Bingley, England: Emerald.
• Padgett, R. (1987). The teacher’s and writer’s handbook of poetic forms. New York, NY: Teacher’s & Writer’s.
• Pentecost, M. (2006). The co-production of a literary therapy. (Unpublished Master’s thesis), University of Waikato, Hamilton, New Zealand.
• Penwarden, S. (2009). Visionary words: A reflexive discussion about counselling work with a young Pasifika woman who has experienced post-death visions. New Zealand Journal of Counselling, 29(2), 1–11.
• Penwarden, S. (2018). Conversations about absence and presence: Re-membering a loved partner in poetic form. (Unpublished doctoral dissertation), The University of Waikato, Hamilton, New Zealand.
• Polanco, M. (2010). Rethinking narrative therapy: An examination of bilingualism and magical realism. Journal of Systemic Therapies, 29(2), 1–14.
• Richardson, L. (2002). Poetic representation of interviews. In J. Gubrium & J. Holstein (Eds.), Handbook of interview research (pp. 877–891). Thousand Oaks, CA: Sage.
• Scott, B., & Kotze, E. (2014). Acceptance with joy: Writing as a means of embodying compassion. New Zealand Journal of Counselling, 34(1), 21–36.
• Silverman, H. (1986). Poetry therapy. The Arts in Psychotherapy, 13(4), 343–345.
• Simchon, M. (2013). Words from the brink of the chasm: Poetic, bibliotherapeutic writing in narrative therapy – the use of literary texts and the discovery of preferred stories. International Journal of Narrative Therapy and Community Work, (3), 1–7.
• Speedy, J. (2004). The contribution of narrative ideas and writing practices in therapy. In G. Bolton, S. Howlett,
• C. Lago, & J. Wright (Eds.), Writing cures: An introductory handbook of writing in counselling and therapy (pp. 25–33). Hove, England: Brunner-Routledge.
• Speedy, J. (2005). Using poetic documents: An exploration of poststructuralist ideas and poetic practices in narrative therapy. British Journal of Guidance and Counselling, 33(3), 283–298.
• Sullivan, A. M. (2009). On poetic occasion in inquiry: Concreteness, voice, ambiguity, tension and associative logic. In M. Prendergast, C. Leggo, & P. Sameshima (Eds.), Poetic inquiry: Vibrant voices in the social sciences (pp. 111–126). Rotterdam, The Netherlands: Sense.
• Tedlock, D. (1977). Toward an oral poetics. New Literary History, 8(3), 507–519. THE INTERNATIONAL JOURNAL OF NARRATIVE THERAPY AND COMMUNITY WORK | 2020 | No.2 www.dulwichcentre.com.au 53
• Wever, C. (2009). Musical re-tellings: Songs, singing and resonance in narrative practice. International Journal of Narrative Therapy and Community Work, (3), 28–42.
• White, M. (1988). The process of questioning: A therapy of literary merit. Dulwich Centre Newsletter, (Winter), 8–14.
• White, M. (1995). Re-authoring lives: Interviews and essays. Adelaide, Australia: Dulwich Centre Publications.
• White, M. (1997). Narratives of therapists’ lives. Adelaide, Australia: Dulwich Centre Publications.
• White, M. (2000). Reflections on narrative practice: Essays and interviews. Adelaide, Australia: Dulwich Centre Publications.
• White, M. (2005). Michael White Workshop Notes. Retrieved from www.dulwichcentre.com.au
• White, M. (2007). Maps of narrative practice. New York, NY: Norton.
• White, M., & Epston, D. (1989). Literate means to therapeutic ends. Adelaide, Australia: Dulwich Centre Publications.
• Winslade, J. (2005). Utilising discursive positioning in counselling. British Journal of Guidance & Counselling, 33(3), 351–364.
• Young, K., & Cooper, S. (2008). Towards co-composing an evidence base: The narrative therapy re-visiting project. Journal of Systemic Therapies, 27(1), 67–83.
• Behan, C. (2003). Rescued speech poems: Co-authoring poetry in narrative therapy. Retrieved from www.narrativeapproaches.com/resources/narrativetherapy-archive/345-2/
• Besley, T. (2002). Foucault and the turn to narrative therapy. British Journal of Guidance and Counselling, 30(2), 125–143.
• Bird, J. (2004). Talk that sings: Therapy in a new linguistic key. Auckland, New Zealand: Edge.
• Bolton, G. (1999). ‘Every poem breaks a silence that had to be overcome’: The therapeutic power of poetry writing. Feminist Review, 62, 118–133.
• Burr, V. (2003). Social constructionism (2nd ed.). London, England: Routledge.
• Carey, M., Walther, S., & Russell, S. (2009). The absent but implicit: A map to support therapeutic enquiry. Family Process, 48(3), 319–331.
• Combs, G., & Freedman, J. (2016). Narrative therapy’s relational understanding of identity. Family Process, 55(2), 211–224.
• Crocket, K. (2010). Rescuing speech: Teaching a writing aesthetic for counselling practice. Journal of Poetry Therapy, 23(2), 73–86.
• Davies, B. (2000). A body of writing, 1990–1999. Walnut Creek, CA: AltaMira Place.
• Denborough, D. (2002). Community song writing and narrative practice. Clinical Psychology, 17(2), 17–24.
• Denborough, D. (2011). Resonance, rich description and social historical healing: The use of collective narrative practice in Srebrenica. International Journal of Narrative Therapy and Community Work, (3), 27–42.
• Freedman, J., & Combs, G. (2000). Poetics and narrative work. Paper presented at the 2nd International Narrative Therapy and Community Work conference, Adelaide, Australia.
• Gaddis, S. (2004). Re-positioning traditional research: Centring clients’ accounts in the construction of professional therapy knowledges. International Journal of Narrative Therapy and Community Work, (2), 37–48.
• Geertz, C. (1973). The interpretation of cultures. New York, NY: Basic.
• Gergen, K. (2000). The poetic dimension: Therapeutic potentials. In K. Deissler & S. McNamee (Eds.), Draft for Phil und Sophie auf der Couch, Die soziale Poesie Therapeutischer Gesprache (pp. 97–108). Heidelberg, Germany: Carl Auer Systeme Verlage.
• Green, P., & Ricketts, H. (2010). 99 ways into New Zealand poetry. Auckland, New Zealand: Random House.
• Hedtke, L., & Winslade, J. (2016). The crafting of grief: Constructing aesthetic responses to loss. New York, NY: Routledge.
• Hegarty, T. (2009). Songs as re-tellings. International Journal of Narrative Therapy and Community Work, (3), 44–54.
• Hibel, J., & polanco, m. (2010). Tuning the ear: Listening in narrative therapy. Journal of Systemic Therapies, 29(1), 51–66.
• Linnell, S. (2010). Art psychotherapy and narrative therapy: An account of practitioner research. Sharjah, United Arab Emirates: Bentham Science Publishers.
• Mazza, N. (2003). Poetry therapy: Theory and practice. New York, NY: Routledge
• McArdle, S., & Byrt, R. (2001). Fiction, poetry and mental health: Expressive and therapeutic uses of literature. Journal of Psychiatric and Mental Health Nursing, 8, 517–524.
• McCulliss, D. (2011). Poetry therapy. In L. L’Abate & L. Sweeney (Eds.), Research on writing approaches in mental health (pp. 93–114). Bingley, England: Emerald.
• Padgett, R. (1987). The teacher’s and writer’s handbook of poetic forms. New York, NY: Teacher’s & Writer’s.
• Pentecost, M. (2006). The co-production of a literary therapy. (Unpublished Master’s thesis), University of Waikato, Hamilton, New Zealand.
• Penwarden, S. (2009). Visionary words: A reflexive discussion about counselling work with a young Pasifika woman who has experienced post-death visions. New Zealand Journal of Counselling, 29(2), 1–11.
• Penwarden, S. (2018). Conversations about absence and presence: Re-membering a loved partner in poetic form. (Unpublished doctoral dissertation), The University of Waikato, Hamilton, New Zealand.
• Polanco, M. (2010). Rethinking narrative therapy: An examination of bilingualism and magical realism. Journal of Systemic Therapies, 29(2), 1–14.
• Richardson, L. (2002). Poetic representation of interviews. In J. Gubrium & J. Holstein (Eds.), Handbook of interview research (pp. 877–891). Thousand Oaks, CA: Sage.
• Scott, B., & Kotze, E. (2014). Acceptance with joy: Writing as a means of embodying compassion. New Zealand Journal of Counselling, 34(1), 21–36.
• Silverman, H. (1986). Poetry therapy. The Arts in Psychotherapy, 13(4), 343–345.
• Simchon, M. (2013). Words from the brink of the chasm: Poetic, bibliotherapeutic writing in narrative therapy – the use of literary texts and the discovery of preferred stories. International Journal of Narrative Therapy and Community Work, (3), 1–7.
• Speedy, J. (2004). The contribution of narrative ideas and writing practices in therapy. In G. Bolton, S. Howlett,
• C. Lago, & J. Wright (Eds.), Writing cures: An introductory handbook of writing in counselling and therapy (pp. 25–33). Hove, England: Brunner-Routledge.
• Speedy, J. (2005). Using poetic documents: An exploration of poststructuralist ideas and poetic practices in narrative therapy. British Journal of Guidance and Counselling, 33(3), 283–298.
• Sullivan, A. M. (2009). On poetic occasion in inquiry: Concreteness, voice, ambiguity, tension and associative logic. In M. Prendergast, C. Leggo, & P. Sameshima (Eds.), Poetic inquiry: Vibrant voices in the social sciences (pp. 111–126). Rotterdam, The Netherlands: Sense.
• Tedlock, D. (1977). Toward an oral poetics. New Literary History, 8(3), 507–519. THE INTERNATIONAL JOURNAL OF NARRATIVE THERAPY AND COMMUNITY WORK | 2020 | No.2 www.dulwichcentre.com.au 53
• Wever, C. (2009). Musical re-tellings: Songs, singing and resonance in narrative practice. International Journal of Narrative Therapy and Community Work, (3), 28–42.
• White, M. (1988). The process of questioning: A therapy of literary merit. Dulwich Centre Newsletter, (Winter), 8–14.
• White, M. (1995). Re-authoring lives: Interviews and essays. Adelaide, Australia: Dulwich Centre Publications.
• White, M. (1997). Narratives of therapists’ lives. Adelaide, Australia: Dulwich Centre Publications.
• White, M. (2000). Reflections on narrative practice: Essays and interviews. Adelaide, Australia: Dulwich Centre Publications.
• White, M. (2005). Michael White Workshop Notes. Retrieved from www.dulwichcentre.com.au
• White, M. (2007). Maps of narrative practice. New York, NY: Norton.
• White, M., & Epston, D. (1989). Literate means to therapeutic ends. Adelaide, Australia: Dulwich Centre Publications.
• Winslade, J. (2005). Utilising discursive positioning in counselling. British Journal of Guidance & Counselling, 33(3), 351–364.
• Young, K., & Cooper, S. (2008). Towards co-composing an evidence base: The narrative therapy re-visiting project. Journal of Systemic Therapies, 27(1), 67–83.