Нарративная мастерская
Катя Богомольная, нарративный практик, г.Будапешт (Венгрия):
Мне хочется задокументировать историю, которая случилась недавно.
Пару месяцев назад, когда началась война в Израиле, у меня появилась возможность поволонтерить с военными, которые заходили в Газу.
«Что я могу сделать для того, чтобы поддержать и помочь своих сослуживцев? – так звучал запрос моего собеседника. – Я не могу поделиться с ними своим опытом, но мне бы этого очень хотелось».
Несмотря на то, что тема была очень тяжелая и заряженная, на грани жизни и смерти, это была одна из самых поддерживающих, самых наполняющих, честных, светлых нарративных бесед, которые у меня случались.
Мне хочется задокументировать историю, которая случилась недавно.
Пару месяцев назад, когда началась война в Израиле, у меня появилась возможность поволонтерить с военными, которые заходили в Газу.
«Что я могу сделать для того, чтобы поддержать и помочь своих сослуживцев? – так звучал запрос моего собеседника. – Я не могу поделиться с ними своим опытом, но мне бы этого очень хотелось».
Несмотря на то, что тема была очень тяжелая и заряженная, на грани жизни и смерти, это была одна из самых поддерживающих, самых наполняющих, честных, светлых нарративных бесед, которые у меня случались.
Для меня нарративные консультации – это всегда про какой-то свет. Про то, что ты будешь стоять буквально перед выходом в один конец, осознавая свою смертность, и одновременно замечать свою силу: что возможно, в чем я могу быть автором своей жизни и в чем я могу быть влиятелен. Нарративная беседа позволяет среди всего внешнего услышать свое внутреннее, и встать на свою сторону, выбрать себя. Это для меня сродни магии.
В ходе этой беседы я исписала пять листов. Я сохранила их, чтобы отдать, если мы когда-нибудь встретимся с этим человеком. Потому что у меня было полное ощущение свидетельствования и возможность задокументировать это.
Трогательный спойлер – прошел месяц боевых действий, мужчина вернулся на один день и написал мне сообщение: «Спасибо большое! Наш разговор помогал мне в течение всего этого времени помнить, что я могу быть для этих людей помощью, поддержкой, светом».
В ходе этой беседы я исписала пять листов. Я сохранила их, чтобы отдать, если мы когда-нибудь встретимся с этим человеком. Потому что у меня было полное ощущение свидетельствования и возможность задокументировать это.
Трогательный спойлер – прошел месяц боевых действий, мужчина вернулся на один день и написал мне сообщение: «Спасибо большое! Наш разговор помогал мне в течение всего этого времени помнить, что я могу быть для этих людей помощью, поддержкой, светом».
Второй момент магии заключается для меня в том, что нарративная консультация дает очень конкретные инструменты. Мы с собеседником пришли к тому, что если он видит, что кому-то грустно, он может взять и поговорить. Он взрослый мужчина, ему около 40. И он может поддержать этих 20-летних парней, потому что у него есть такой жизненный опыт. Если кто-то нервничает, он может позвать вместе потренироваться. А если, например, у него есть информация, что операция не начинается прямо сейчас и будет возможность подготовиться, он может поделиться этим успокаивающим знанием. Еще у него были такие классные конкретные штуки: позвать попить кофе, вместе побегать, потренироваться, пострелять, собраться всем вместе, чтобы попеть или потанцевать.
Также он рассказал, что его страх ощущается так, как будто кто-то сдавливает его за плечи и сжимает талию. В момент, когда это происходит с ним, он может заметить и скинуть эти костлявые руки и сказать: «Ну-ну-ну! Не надо так делать, это не вовремя, я сейчас не готов, это мне не помогает!».
Также он рассказал, что его страх ощущается так, как будто кто-то сдавливает его за плечи и сжимает талию. В момент, когда это происходит с ним, он может заметить и скинуть эти костлявые руки и сказать: «Ну-ну-ну! Не надо так делать, это не вовремя, я сейчас не готов, это мне не помогает!».
И вот эта конкретика в простых вещах очень впечатляет меня в нарративной практике. Когда у меня есть не только иллюзия своей влиятельности, но и конкретные инструменты, возможности проявлять такую позицию.
«Я осознаю, что в условиях боевых действий, когда очень мало способов друг друга поддерживать, – сказал в в ходе разговора мой собеседник, – какие-то простые базовые вещи, которые я точно могу сделать, это безопасная среда».
В итоге мы проговорили два часа, у меня не было возможности видеть его лицо, но я слышала как менялся голос. Он зашел с ощущением, что хочет помочь и не знает как, потому что ему кажется, что его опыт нерелевантен. А уходил с ощущением, что он все-таки может поддерживать сослуживцев, что его жизненный опыт все-таки не бессмыслен. И три мысли, которые он зафиксировал как результат.
«Я осознаю, что в условиях боевых действий, когда очень мало способов друг друга поддерживать, – сказал в в ходе разговора мой собеседник, – какие-то простые базовые вещи, которые я точно могу сделать, это безопасная среда».
В итоге мы проговорили два часа, у меня не было возможности видеть его лицо, но я слышала как менялся голос. Он зашел с ощущением, что хочет помочь и не знает как, потому что ему кажется, что его опыт нерелевантен. А уходил с ощущением, что он все-таки может поддерживать сослуживцев, что его жизненный опыт все-таки не бессмыслен. И три мысли, которые он зафиксировал как результат.
Можно пройти только полпути человека. Если я хочу помочь, то это моя ответственность, мое право выбирать – помогаю я или нет. И есть другой человек. И он может не принять и это тоже ок. Это про такое пространство отношений. Самое главное для меня знать, что я дал все, что мог дать
И это то, с чем он ушел. В тот момент я испытала свободу выбора, разделение ответственности того, что нет бессилия в том, что кто-то не принял. Моя сила в том, что я могу дать и даю. И я разрешаю другому человеку это либо принять, либо отвергнуть. Это было первое.
Второе – «Я могу приглашать других к взаимодействию, если мне это важно». И тут был этот список действий: приготовить, делиться опытом, выпить кофе, потренироваться вместе, пойти пострелять, рассказать.
И третье – «Продолжать делиться. Оставаться этим дающим источником». Для меня это прям какая-то метафора изобилия.
Позже этот человек отправил ко мне еще одного молодого мужчину из взвода, которому было очень сложно эмоционально. Он реально позаботился о ком-то.
И в чем для меня лично была магия.
Эта беседа случилась со мной в процессе обучения на курсе супервизоров, и когда мы заканчивали разговор, я сказала ему слова, в которые искренне верила. Что это была беседа не «терапевт – клиент» или «нарративный практик и собеседник», а это была беседа на равных. Как супервизор и супервизор. Он был в других обстоятельствах, в другом статусе. Но мы говорили, держа в голове идею, что хотим вместе справиться с чем-то, вместе помочь. И вот это ощущение объединения, соединенности, это то, что дает нарративная практика. Мы вместе объединяемся против проблемы – за тебя и как тебе лучше. Мне кажется, это ответ на вопрос, что может происходить по итогам нарративной беседы.
И в чем для меня лично была магия.
Эта беседа случилась со мной в процессе обучения на курсе супервизоров, и когда мы заканчивали разговор, я сказала ему слова, в которые искренне верила. Что это была беседа не «терапевт – клиент» или «нарративный практик и собеседник», а это была беседа на равных. Как супервизор и супервизор. Он был в других обстоятельствах, в другом статусе. Но мы говорили, держа в голове идею, что хотим вместе справиться с чем-то, вместе помочь. И вот это ощущение объединения, соединенности, это то, что дает нарративная практика. Мы вместе объединяемся против проблемы – за тебя и как тебе лучше. Мне кажется, это ответ на вопрос, что может происходить по итогам нарративной беседы.
Об инструментах в нарративной консультации
Эффект магический, инструменты вполне практические.
Когда этот мужчина говорил о своем бессилии, я задала ему вот такой вопрос: «Расскажи, а если бы я спросила твоих сослуживцев, что бы они мне о тебе рассказали? Что ты какой?» И он абсолютно сменил вектор беседы.
Наверное, вот этот инструмент – подсвечивать части, которые остаются в тени, помог. Есть ли такой у нарративных практиков? Да, он называется карта пересочинения и уплотнения истории.
Еще одним важным инструментом этой беседы было возвращение к миссии, ценности и добровольно взятым на себя обязательствам. Вспомнить, ради чего я хочу помогать сослуживцам, и найти на уровне действий, как я могу это делать. Это было таким важным запросом моего собеседника. Мне кажется, что мы справились с этой задачей, потому что основные ценностные ориентиры, путеводные звезды уже были. Хотелось почувствовать, что да я могу, и узнать, как это может называться.
И такая как будто бы банальная для любого нарративного практика идея о том, что другой человек является экспертом в своей жизни, говорила здесь сама за себя. Потому что уж более разрозненных жизненных обстоятельств себе сложно придумать. Где я – человек, который сидит в безопасности, 30-летняя девушка, и где он – человек, который всю жизнь служил в сложных войсках, имеет какой-то военный опыт и абсолютно другой бэкграунд? Это были очень разные обстоятельства. Но они абсолютно не были для нас преградой. И вот эти три вещи – верить, что каждый человек является экспертом в своей жизни, соединять ценностный уровень с уровнем действий, пересочинять, уплотнять, подсвечивать альтернативные истории – это то, что на техническом уровне помогло достичь этого эффекта.
Наверное, вот этот инструмент – подсвечивать части, которые остаются в тени, помог. Есть ли такой у нарративных практиков? Да, он называется карта пересочинения и уплотнения истории.
Еще одним важным инструментом этой беседы было возвращение к миссии, ценности и добровольно взятым на себя обязательствам. Вспомнить, ради чего я хочу помогать сослуживцам, и найти на уровне действий, как я могу это делать. Это было таким важным запросом моего собеседника. Мне кажется, что мы справились с этой задачей, потому что основные ценностные ориентиры, путеводные звезды уже были. Хотелось почувствовать, что да я могу, и узнать, как это может называться.
И такая как будто бы банальная для любого нарративного практика идея о том, что другой человек является экспертом в своей жизни, говорила здесь сама за себя. Потому что уж более разрозненных жизненных обстоятельств себе сложно придумать. Где я – человек, который сидит в безопасности, 30-летняя девушка, и где он – человек, который всю жизнь служил в сложных войсках, имеет какой-то военный опыт и абсолютно другой бэкграунд? Это были очень разные обстоятельства. Но они абсолютно не были для нас преградой. И вот эти три вещи – верить, что каждый человек является экспертом в своей жизни, соединять ценностный уровень с уровнем действий, пересочинять, уплотнять, подсвечивать альтернативные истории – это то, что на техническом уровне помогло достичь этого эффекта.
В завершение хочется вот еще о чем сказать. Есть такая мысль, что вообще-то терапевт, нарративный практик очень много получает от своих собеседников. Об этом говорила и Олеся Симонова, и Нина Александрикова тоже говорит. И вот встреча с этим собеседником стала для меня квинтэссенцией этого чувства. Потому что то, сколько я получила от неё, невозможно облечь в слова. Я очень благодарна за возможность поделиться этой историей, потому что для меня она и про конкретного человека, и про что-то большее. Про то, что мы делаем, может стать для кого-то очень значимым. И он будет передавать это дальше. Мне хочется сохранить это в памяти. И чтобы эффект кругов по воде продолжал распространяться, и чтобы как-то засвидетельствовать значимость момента. Это стало для меня поддерживающим продолжать то, что я уже делаю