В этой статье освещаются потенциально полезные для нарративной терапии идеи из науки о мозге, а именно представления о первичности аффекта, устройстве памяти и нашей системе резонанса. На примере работы с 27летней женщиной, столкнувшейся со сложным романтическим опытом, иллюстрируется возможность интеграции этих идей с нарративными идеями и практиками.

Последние открытия в науке о мозге позволили углубить наше осмысление отношений между генетически запрограммированными нейронными сетями и тем, что происходит в нашем опыте (Siegel, 1999). Если точнее, то появилось понимание, в какой степени нейронные сети формируют опыт человека, а до какой степени опыт может повлиять на развитие этих нейронных сетей. Новые знания ожидаемо подтолкнули нас к вопросу, как можно использовать их для придания терапевтическому процессу большей продуктивности и эффективности. Цель этой статьи — описать наше понимание отдельных представлений из науки о мозге, чтобы вы немного разделили наше вдохновение и начали исследование их потенциального влияния на нарративную работу.


В данном материале мы познакомим читателей с некоторыми идеями из нейронауки аффекта и быстрорастущей области межличностной нейробиологии (Interpersonal Neurobiology — IPNB). Мы будем опираться на то, что уже было изложено в предыдущих трудах (Beaudoin & Zimmerman, 2011), и продемонстрируем продолжение нашей работы по интеграции двух, на первый взгляд, противоположных подходов. Для иллюстрации того, как эти идеи могут повлиять на осуществление нарративной практики, мы будем делиться примерами из работы с клиенткой. Конкретно эти примеры не отражают всей нашей работы: они были выбраны с тем, чтобы подсветить влияние IPNB на наше мышление и практику. Как нарративные терапевты первого поколения (ДжЦ), долгие годы обучавшие нарративной терапии, в фундаменте нашей работы с клиентами мы сохраняем нарративный процесс.

ЧТО ТАКОЕ НАРРАТИВНЫЙ ПРОЦЕСС?

Терапевты, использующие нарративный подход (Freedman & Combs, 1996; White, 2007; White & Epston, 1990; Zimmerman & Dickerson, 1996), долгое время фокусировались на живом опыте клиентов и на том, как они придают смысл этому опыту. В середине 1980-х годов, когда мы только начинали развивать это направление, оно серьезно расходилось с подходом, основанным на структурных моделях человека или семьи, которые патологизировали и проблематизировали индивидов. В отличие от них, мы видели проблему в смысле/истории, но не в человеке. Нас интересовало создание экстернализованной формулировки этих историй, которая могла бы противостоять интернализации проблемы в человеке и создавала пространство, где человек мог бы заметить и другие варианты. После создания пространства, человек мог увидеть/разместить в нем собственный опыт, который не соответствовал выводам, сделанным под влиянием проблемы; этот опыт становился основой для формулирования новых смыслов. Альтернативные ситуации, которые Майкл Уайт назвал «уникальными эпизодами», обычно не замечались человеком, он не ожидал их встретить; при этом в них обнаруживались потенциально значимые примеры усилий по сопротивлению проблеме. Контакт с этими уникальными эпизодами давал человеку возможность почувствовать себя тем, кем он или она предпочитает быть (в отличие от ощущения себя слитым с проблемой).

Однако нарративный процесс шире, чем просто экстернализация проблем и уникальных эпизодов; мы активно признаем навыки и знания клиентов и рассматриваем терапевтический процесс как коллаборативный. Нам нравится эффект, который получается, когда мы становимся рядом с клиентом и помогаем ему отодвинуть проблемы, стоящие на пути достижения желаемого пункта назначения.

ЭМОЦИОНАЛЬНЫЙ ОПЫТ

В 2005 году, опираясь на знания из IPNB, я начал подсвечивать важность того, чтобы в ходе нарративного процесса прямое внимание уделялось как позитивному, так и негативному аффекту. Точнее, если мы намеренно задействуем активность подкорковых эмоциональных систем, отвечающих за восприятие человеком своих проблем, это не только соответствует работе и функциям мозговых структур (Panksepp, 2009), но и открывает перед нами новые возможности.
Хотя аффект считается внешним проявлением работы этих эмоциональных систем, а чувства являются субъективным опытом человека, в трудах IPNB связанные с этими переживаниями сложности рассматриваются как "регуляция аффекта" (Montgomery, 2013). Эмоциональные переживания сначала обрабатываются амигдалой, наиболее примитивной частью лимбической системы. Рассказывание о них является результатом использования высших корковых процессов: они придают значение возбужденному состоянию лимбической системы.
Чтобы получить доступ к этим эмоциональным системам, нам нужно задействовать часть мозга, которая занимается переживанием; повествование без "переживания" с большой вероятностью приведет к менее эффективному процессу (Panksepp, 2009). Другими словами, вовлечение клиентов в нарративные разговоры и попытка организовать новую историю из ситуаций в их жизни без подключения связанных с повествованием эмоций с меньшей вероятностью приведет к терапевтическому прогрессу.

Мы бы хотели ещё раз подчеркнуть, что для максимальной эффективности клинической работы критически важно, чтобы в разговорах не только присутствовали эмоции, но также уделялось внимание их проявлениям в теле клиента (Beaudoin & Zimmerman, 2011). Angus и Greenberg (2011) тоже говорят об этом в своей работе, объединяющей эмоционально-сфокусированную терапию с нарративными практиками отклика и связывания отдельных эпизодов в историю. Другими словами, данные науки о мозге о сильном влиянии эмоциональных систем укрепляют нас в убеждении, что для наиболее эффективной экстернализации эмоции нужно сперва интериоризировать (то есть почувствовать). Как мы упоминали в предыдущих трудах, у нейробиологов есть фраза «назвать — всё равно что приручить», с той оговоркой, что от точности обозначения опыта (то есть проживания сопровождающих его эмоций) зависит эффективность следующего за ним приручения (Siegel, 2010a). Называние позволяет вывести на передний план релевантный (основанный на аффекте) опыт и повесить на него когнитивный ярлык с тем, чтобы помочь в контейнировании/утихомиривании лимбического возбуждения.

Дэн Сигел (2007, 2010a, 2010b) верит, что возможность каждого человека справляться с эмоциями укладывается в определённое окно толерантности, за пределами которого становится сложнее выдерживать разные ситуации. Это означает, что, когда аффект (как позитивный, так и негативный) достаточно высокой интенсивности выдёргивает клиентов за пределы их уникальной комфортной зоны, они рискуют (нашими словами) «быть захваченными проблемами». В терминологии нарративной терапии под окном толерантности мы понимаем ряд ситуаций, в которых человек может придерживаться своей предпочитаемой истории, не давая проблеме взять верх.

Сигел предполагает, что проблемы могут привнести либо хаос и дезорганизацию, либо ригидность и ограниченность гибкости реакций. Так «проблемы» регулируют силу аффекта, трансформируя непереносимый объём возбуждения амигдалы в выносимый для человека опыт. Например, «воспроизведение» проблемы может быть способом справиться с хаотичным опытом, тогда как «избегание» может быть негибким способом приглушить невыносимое количество аффекта.

Работая с клиническим материалом, терапевтам может быть полезно держать в голове три аспекта окна толерантности их клиентов:

О клиническом использовании окна толерантности было написано не так много (см. Montgomery, 2013, для обсуждения окна толерантности и управления аффектом с точки зрения защитных механизмов). Как нарративные терапевты, мы увидели в концентрации внимания на обнаружении уникальных эпизодов процесс выстраивания разговоров вокруг границ окна толерантности. В своей работе мы делаем это через исследование моментов переживания клиентами аффекта такой силы, что они могли оказаться за пределами своей зоны «не подверженного влиянию проблемы» функционирования, но каким-то образом сохранили контроль (мы назвали это «моментами уникальных эпизодов»). Так мы — с небольшим новым акцентом — понимаем старую практику нарративной терапии по замечанию уникальных эпизодов.

Получениеэмпирических описаний подобных моментов помогает клиентам лучше узнавать свою компетентную личность (а с этим пониманием усиливается позитивный аффект) и различные навыки, с помощью которых они сохраняют связь с предпочитаемыми версиями себя в ужасных обстоятельствах (Beaudoin, 2010). В этом процессе (если мы действительно переживаем его и на телесном уровне тоже), клиенты могут с помощью терапевта получить опыт выдерживания аффекта. Мы обнаружили, что воспроизведение этих телесных опытов на границе окна толерантности, а также формулировка и укрепление навыков повышают комфорт клиента в этой зоне и увеличивает их окно толерантности. В процессе переживания возможности управлять собственным аффектом (снова, с поддержкой терапевта) укрепляются конкретные нейронные сети для эмоциональной регуляции, которые до сих пор использовались недостаточно (мы впускаем больше аффекта там, где использовались стратегии подавления, и повышаем комфорт с невысокими уровнями там, где использовались стратегии усиления эффекта). У человека появляется больше возможности быть предпочитаемым собой.

Кроме того, последовательная демонстрация контраста между тем, что момент за моментом происходило в ситуациях, где человек управлял проблемой, с тем, что произошло бы, возьми проблема верх, укрепляет способность клиентов выдерживать невыносимые эмоции и тем самым их способность противостоять влиянию проблемы или выходить из-под него. Более того, переключение между «уникальными проблемными моментами» и «моментами уникальных эпизодов» позволяет более слабому нейронному возбуждению последних подключиться и «позаимствовать» мощность у более сильно заряженных проблемных моментов (см. LeDoux, 2002, для обсуждения такого подключения). Разговоры, фокусирующиеся на моментах уникальных эпизодов, также обеспечивают эффективный способ сбора информации о проблеме, поскольку проблема обсуждается из безопасного пространства, где человек успешно с ней справился. Эта стратегия часто полезна тем, кто не может выдерживать прямой рассказ о проблемном опыте (White, 2005).

Из этой оптики становится легко понятна причина, почему «рациональные» разговоры могут казаться интересными и полными инсайтов, когда клиенты находятся в офисе, но при столкновении с проблемой, выводящей их за пределы комфортного уровня аффекта, они оказываются захвачены этим опытом. Терапевтический материал, который казался таким логичным в кабинете, особенно когда клиент получал поддержку терапевта, может очень слабо помогать при столкновении с аффектом такой интенсивности, какую он или она ещё не переживал(а) напрямую. Чтобы логические терапевтические инсайты были эффективными, их нужно сочетать с аффективным материалом. LeDoux (2002, p. 292) предлагает диаграмму, которая иллюстрирует разницу между типами разговоров (например, «просто разговор» и разговор, в котором мысли соединяются с эмоциями) и тем, как по-разному они соединяются с амигдалой в мозге.

Точно также, поскольку все ситуации, особенно те, которые сопровождаются сильным аффектом (LeDoux 2002), влияют на мозг, терапевты должны понимать, что разговоры, фокусирующиеся только на проблемах, могут нести в себе риск усиления менее помогающих нейронных сетей. Приведённые выше авторы связывают с этим возможную ретравматизацию или укрепление насыщенных проблемой описаний (Уайт, 2005). Чтобы предотвратить укрепление проблемы, терапевты должны следить за тем, чтобы через свои отклики на проблемные эпизоды приглашать клиентов к эмбодированному переживанию не только проблемы, но также того, что получило название «корректирующей» сонастройки в литературе IPNB (Siegel, 2007, 2010b). Похожим процессом в нарративной терапии является создание для клиента опыта, когда предпочитаемая им версия события оказывается увидена так, как это нечасто происходило до этого. Отличие от нарративной работы в том, что к аффективному состоянию клиента не обращаются напрямую. Тем не менее, через возможность быть увиденным и принятым в отношениях получает признание идентичность, не насыщенная проблемой. Здесь мы надеемся на то, что разговоры, уделяющие внимание эмбодированию и сонастройке, будут укреплять способность клиентов эффективно управлять своим аффектом так, чтобы это не включало в себя сотрудничество с проблемой.

ХРАНЕНИЕ И ВОСПРОИЗВЕДЕНИЕ ИНФОРМАЦИИ

Как запечатлённый в памяти опыт влияет на окошко толерантности клиента? Большинство терапевтов практически ничего не знает о том, как хранится опыт, хотя из воспоминаний создаётся ткань многих терапевтических разговоров. В нашей памяти запечатлевается любой опыт, но сила воспоминаний — а значит, и их влиятельность — различается (Siegel, 1999). Это не столько «видеозапись события» или «правда» об опыте, скорее нейронный путь, сила воздействия которого на человека зависит от количества и типа опыта, стоящего за этим. Часто этот процесс сравнивают с тем, как работает компьютер (Levitin, 2006): он хранит не картинки, но биты информации, представляющие эти картинки. Число картинок чего-то, равно как и эмоциональное состояние, пробуждаемое ими, определяет его значимость.

Более того, те воспоминания, которые становятся объектом внимания в клиническом разговоре, оказываются под влиянием конкретного контекста своего возникновения, а также всех ситуаций, произошедших с момента формирования оригинального воспоминания (Siegel, 1999). Из этого следует, что, после того, как их вывели на передний план, обратно в память воспоминания возвращаются уже чуть другими. Они могут стать сильнее или слабее (то есть иметь потенциал большей или меньшей влиятельности), но всегда как-то меняются. Это знание критически значимо для выбора того, на чём и в какой момент мы выбираем концентрироваться в наших терапевтических диалогах.

Майкл Уайт (2004) заинтересовался влиятельностью воспоминаний и написал о них и их взаимосвязи с травмой. Здесь мы бы хотели подсветить два важных вида памяти, эксплицитный и имплицитный. Воспоминания хранятся и обрабатываются так называемым «эмоциональным» отделом мозга (лимбическая система), при этом имплицитные воспоминания обрабатываются амигдалой, а эксплицитные — гиппокампом (LeDoux, 1996). LeDoux сформулировал важное для клиницистов различие между эмоциональной памятью, хранящейся в амигдале (непосредственно эмоциональный опыт) и воспоминаниях об эмоциях в гиппокампе (сознательный акт вспоминания того, как человек себя чувствовал). Прямой доступ к эмоциям означает доступ к амигдале; её возбуждение прямо влияет на окошко толерантности клиента. Хотя обычно с течением времени высшие лимбические структуры (такие, как гиппокамп) и правая фронтальная кора получают больше контроля, у некоторых клиентов (например, у людей с ранним травматическим опытом) амигдала большую часть времени продолжает перехватывать управление. Одно из последствий усиления влиятельности высших структур — возможность «увидеть» более полную картину, чем та, что демонстрируется реактивной амигдалой, и принять более «взвешенное» решение об отклике на эмоциональные побуждения (Montgomery, 2013; Shore, 2012).

Как бы глубоко не лежали имплицитные воспоминания, они формируются без конкретной цели и не ассоциируются с воспоминаниями о конкретных событиях (Siegel, 1999). Когда что-то их триггерит, человек может даже не осознавать, что в его настоящее вторгается содержание прошлого. Другими словами, они могут влиять на наш опыт и при этом оставаться незамеченными. Например, ревность клиента может быть окрашена прошлым опытом сравнения себя с сиблингом без того, чтобы он понимал связь своих аффективных реакций с другим периодом его жизни. Эти имплицитные воспоминания могут сужать окно толерантности человека. Часто они рассматриваются как «плавающие» в мозге и теле, поскольку не были размещены в определённом контексте и интегрированы в автобиографический нарратив (Siegel, 2010a).

А вот эксплицитные воспоминания включают в себя акт воспроизведения фактов или событий и для своего формирования требуют сознательного, прямого внимания (Siegel, 1999). Когда люди по своей воле пытаются запомнить что-то или вспомнить конкретное событие из прошлого, они обращаются к эксплицитной памяти. Эти воспоминания связаны с ощущением времени и контекста. В гиппокампе эксплицитные и имплицитные воспоминания соединяются, чтобы создать историю; как мы уже упоминали, некоторые события (например, травма) могут привести к нарушению этого процесса. Большая часть трудов IPNB подчёркивает значимость оптимизации нейронного функционирования в мозге через интеграцию (Siegel, 2010a, 2010b); как следствие, соединение имплицитных опытов с эксплицитными воспоминаниями (то есть историями) считается критичным для оптимального функционирования.

Нейротрансмиттеры и гормоны, такие как кортизол, активность которых усиливается во время эмоционально заряженных событий, влияют на степень значимости этих событий и закрепляют связь между воспоминаниями о них и пережитыми эмоциями (LeDoux, 1996; Siegel, 1999). Аффект так сильно влияет на организацию воспоминаний, что, когда люди находятся в специфическом аффективном состоянии (например, известном под названием «депрессия»), увеличивается вероятность того, что они вспомнят и другие эпизоды, связанные с тем же состоянием мозга (этот феномен получил название конгруэнтного настроению воспоминания (LeDoux, 1996). Ещё одним прикладным следствием этого феномена является то, что, когда мы приглашаем клиента посмотреть на воспоминания (о проблеме или отличающихся от проблемы эпизодах), его настроение может повлиять на то, какое воспоминание он воспроизведёт.

Теперь посмотрим, как Аннализа отреагировала на вопрос Мари-Натали об эпизоде, в котором у неё сработала «интуиция» касательно отношений.

РЕЗОНАНСНЫЙ ОПЫТ

Нужно примерно 14 миллисекунд, чтобы визуальная информация от терапевта достигла амигдалы клиента (Keysers, Xiao, Foldiak, & Perret, 2001, цитируется по Montgomery, 2013), производящей оценку этой информации; затем резонансная система клиента осуществляет финальную обработку и определяет реакцию. Поскольку многие клиенты сталкиваются с сомнениями в себе, обескураженностью, эмоциональным перевозбуждением и стыдом, информация о внутреннем состоянии терапевта может значимо влиять на способность клиента справляться со своим аффектом и удерживаться внутри окна толерантности, не давая проблеме взять верх. Как пишет Shore (2012), клиенты «одалживают» правое полушарие терапевта для регуляции аффекта (что, как мы предположили раньше, и произошло между МН и Аннализой). Он верит, что со временем это приводит к большей «стабильности» (в терминах нарративной терапии — к способности поддерживать контакт с предпочитаемой версией себя). Например, когда Аннализа вошла, моё (МН) внимание сразу направилось на водопад её эмоций, одновременно сохраняя контакт с моим состоянием спокойствия. Моё сознание фокусировалось на отслеживании её ускоренной речи, а тело автоматически заземлилось для получения, слушания и понимания её опыта. В каждый отдельный момент я резонировала с рассказываемым ею опытом и чувствовала её дистресс, но не проваливалась в него. Такая сонастройка и резонанс с её опытом позволили мне сделать первые шаги, чтобы помочь ей поддерживать связь со своим предпочитаемым эмоциональным состоянием.

Связь процесса резонанса с успешностью терапии делает значимым вопрос окна толерантности и способность к регуляции аффекта самого терапевта. И понимание работы резонансной системы может поднять следующие вопросы: что может повлиять на то, как клиент считывает терапевта? Что может повлиять на то, как терапевт считывает клиента? Какие типы реакций имеют значение? Что может помочь терапевту отреагировать поддерживающим клиента образом? Какие механизмы в мозге играют роль в этом процессе?

Клиент неизбежно (не сознавая этого) «считывает» реакцию терапевта, но на это считывание могут влиять синаптические тени из прошлого (Siegel, 2010a, 2010b) и то, как терапевт на них откликается. Синаптические тени — ещё один способ понять имплицитные воспоминания из прошлого и, как было упомянуто раньше, их влияние на наши интерпретации. У терапевтов нет иммунитета от попадания в тень. Кроме того, перед ними встаёт задача регуляции своего внимания, перевода его «из своей головы» на клиента. По Сигелу (2007, 2010b), для успешного навигирования в этом пространстве, терапевту стоит занять позицию, которую он обозначает акронимом COAL – любопытство (curiosity), открытость (openness) и принятие (acceptance), ведущие к переживанию любви (love). Во многом это совпадает с выводами множества трудов, посвящённых общим для разных моделей факторам, влияющим на успешность терапии (Duncan, Miller, Wampold, & Hubble, 2010). Нам интересно, могут ли некоторые терапевтические модели/подходы активнее способствовать этому успеху? Точнее, могут ли определённые подходы ставить нас в такую позицию (например, как оценочного и экспертного терапевта), реакции из которой уменьшали бы вероятность, что резонансная система клиента сможет верно интерпретировать предлагаемую нами поддержку?

Важной частью нашей резонансной системы является сеть зеркальных нейронов. Зеркальные нейроны были обнаружены благодаря открытию, что при наблюдении за каким-то действием и выполнением того же самого действия у человека в мозге активируются одни и те же части (Siegel, 2010a). Интересно, что большая эмпатия связывается с большей активностью зеркальных нейронов (Fishbane, 2013). В исследованиях также было показано, что из этих нейронов строится внутренняя программа по интерпретации и копированию намерений других людей (Iacoboni, 2009). Эта система достаточно специфична, чтобы по-разному реагировать (демонстрировать разный уровень нейронной активности) на два идентичных поведенческих жеста, исполненных с разными намерениями. Другими словами, у человеческих существ есть внутренняя настройка на интерпретацию действий других. Но, поскольку информация проходит через лимбическую систему, на создание нейронных карт и интерпретацию информации сильно влияет прошлый опыт. Из этих открытий мы понимаем, как важно учитывать, что может делать вклад в развитие такой резонансной системы, которая могла бы отличить более точные сигналы из настоящего от тех, что связаны с оставшейся позади историей жизни самого человека.

Одной из практик, которая позволяет научиться большей чувствительности к этому различию и позволяет человеку тоньше реагировать на происходящее в настоящем и меньше подвергаться влиянию прошлого опыта, является осознанная медитация (Kabat-Zinn, 2003). Учитывая также связь тренингов по медитации с развитием способности к интеграции разных областей мозга (Siegel, 2007, 2010b), можно понять, почему нейроучёные испытывают такой энтузиазм в адрес этого типа интервенций. Любопытная заметка на полях: нарративные терапевты изначально поощряли своих клиентов «обращать внимание» на проблему между сессиями. Этот процесс вместе с резюмированием в конце сессии позволяет клиентам научиться замечать появление проблемы, её влияние и каждый раз, когда у него получается совершить предпочитаемое действие вопреки проблеме. Это тоже говорит в пользу осознанности, поскольку практики медитации неминуемо помогут клиенту с этой задачей.

Практики осознанности включают в себя концентрацию, часто на дыхании. Они позволяют уменьшить громкость шумовой завесы на пути «сверху вниз» (Siegel, 2007) и открывают человека более «прямому» переживанию. Телесные ощущения и мысли, появляющиеся в отдельные моменты, могут проживаться без эмоциональных или оценочных реакций. В каком-то смысле всё оказывается экстернализовано. Какие чувства влияют на меня? Что влияет на моего клиента? Что я думаю об этом? Например, я (ДжЦ) скомбинировал осознанность дыхания с практикой «колеса осознанности» Дэна Сигела (2007, 2010a, 2010b) таким образом, чтобы эта комбинация помогала мне успокоить голову, оставаться в себе и более непосредственно и спокойно воспринимать клиента. Данные в поддержку этих практик исключительно сильны; в 2005 году Лазарь и коллеги опубликовали знаковое исследование, говорящее об измеримых изменениях в мозге после 8 недель медитации осознанности. Другими словами, ежедневные медитации могут модифицировать структуры мозга, которые раньше рассматривались как окончательно созревшие (Lazar et al., 2005).

Как предполагается, практики осознанности могут помогать терапевтам в их усилиях по настройке на клиента. Как минимум, они могут усилить ощущение нашего «присутствия» (Siegel, 2007). Сигел использует термин «майндсайт», чтобы описать использование практик осознанности для возможности удерживать в поле сознания себя и других (Siegel, 2007, 2010a, 2010b). Майндсайт усиливает присутствие и как следствие — степень сонастроенности наших отношений с клиентами. По Сигелу, вклад в эту сонастройку делает наше сфокусированное на внутреннем мире клиента внимание и восприятие его потока энергии и информации. Сигел верит, что резонанс достигается, когда под влиянием этого потока меняется наше состояние. Ещё более сложной ступенькой осознанности будет достижение резонанса с клиентом при параллельном наблюдении этого резонансного взаимодействия с ним или с нею. Стартовой точкой для развития такого фокуса внимания может быть использование техник медитации для замечания наших телесных переживаний, поскольку это оказывается критически значимым в восприятии информации от другого человека (Siegel, 2010b).

Клиентам вопросы об их телесных переживаниях и поощрение к наблюдению за телесными реакциями в присутствии проблемы или когда она на дистанции помогают развить островковую долю (часть мозга, отвечающую за представление о размещении собственного тела; Siegel, 2010). В конечном итоге это способствует развитию большей осведомлённости о состоянии собственного тела (в отличие от состояния, когда человек, не осознавая этого, находится под влиянием своих телесных состояний). Больший «контакт» с телом делает возможным внутренний резонанс и через это — более точное считывание сигналов (и создание полезных нейронных карт) телесных состояний других людей (это верно и по отношению к терапевтам). Под влиянием проблемы клиенты обычно замечают только информацию, которая подтверждает и укрепляет проблему. Некоторые способны заметить присутствие проблемы в теле, тогда как другие, на кого проблема влияет через ослабление аффекта — нет. Способность распознавать проявления проблемы в теле позволяет клиенту осваивать более непосредственные стратегии регуляции аффекта/проблемы. К тому же распознавание проблемы в теле часто спонтанно приводит к новому её осмыслению. Более того, если у человека получается заметить свои телесные ощущения в момент, когда проблема присутствует в своей наименьшей интенсивности, это открывает точки входа в желаемое самоощущение и, как и в случае со связанными с влиянием проблемы ощущениями, приводит к новым осмыслениям.