Контекст

Используемый нами (Freedman & Combs 1996) термин «нарративная терапия» относится к растущему набору практик и идей (Freeman, Epston & Lobovits 1997; Monk, Winslade, Crocket & Epston 1997; Morgan 2000; Zimmerman & Dickerson 1996), ведущих начало из работы Майкла Уайта и Дэвида Эпстона. Ранние изданные труды Уайта (напр., 1986) были основаны на идеях, почерпнутых у Грегори Бейтсона (1972). Дэвид Эпстон (1989, 1998), обнаруживший нарративную метафору в антропологических исследованиях, и Шерил Уайт, «с энтузиазмом перенявшая эту аналогию из своего знакомства с феминистическими трудами» (White & Epston 1990, p.xvi) вдохновили Уайта использовать «аналогию истории» — идею, что смысл формируется через рассказывание и выслушивание историй о наших жизнях. В сотрудничестве с Эпстоном, Уайт (White & Epston 1990, 1992) обнаружил, что аналогия с историей предлагает полезное направление для их работы.

Терапевты, начавшие использовать нарративную метафору в соответствии со взглядами Уайта и Эпстона, пережили большой сдвиг мировоззрения. Теперь их интересовали не попытки решить проблемы, но сотрудничество с людьми по изменению их жизней через насыщение нарративов, которые они и другие рассказывают о себе. Их усилия были направлены на то, чтобы вывести на передний план и развить «насыщенные описания» (Geertz 1978; Ryle 1990, 1971) или богатые, наполненные смыслом, состоящие из множества нитей истории тех аспектов жизней людей, что лежат за пределами влияния проблем. Эти альтернативные истории могли придать жизнь новым идентичностям, новым возможностям для отношений и новому будущему.

Короткое описание нарративной метафоры не даёт представления о трудности такой работы. Одним из дополнительно осложняющих её факторов является то, что некоторые истории более устойчивы, чем другие. В любой культуре есть истории, чаще остальных становящиеся частью полотна повседневной реальности. Мы все рождаемся в определённые культурные истории, формирующие наши представления о возможном. Для пар, например, такими историями становятся истории о гендерных ролях и гетеросексуальном доминировании. Однако люди обычно думают об историях, в которые они были рождены, не как об историях, но как о «реальности». Культурные истории обладают силой формировать наши представления о мире вокруг.

На работу нарративных терапевтов с воспроизводимыми в культуре историями сильно повлиял «постструктурализм», особенно его изложение в поздних трудах Мишеля Фуко (1980, 1985). Фуко был французским интеллектуалом, изучавшим, среди других вещей, разнообразные способы категоризации людей в качестве «других» в западных обществах. Он исследовал сумасшествие (1965), болезнь (1975), преступность (1977) и сексуальность (1985) как концепты, в связи с которыми часть людей получала ярлыки «безумных», «больных», «преступных», «извращённых», и описывал разные способы дискриминации, подавления или побуждения людей к самоцензуре на основании этих ярлыков.

По Фуко, власть людей в обществе прямо пропорциональна их возможности участвовать в разных дискурсах, это общество формирующих. Хотя первым определением «дискурса» в The American Heritage Dictionary (третье издание) является простое «вербальное выражение в речи или на письме», некоторые учёные, как Фуко, используют это слово для обозначения продолжающихся внутри общества политических/исторических/институциональных разговоров, формирующих наши идеи о том, что есть истина и что возможно. Например, Фуко показал, как те, чьи голоса доминировали в обсуждении составляющих сумасшествие признаков, могли сепарировать людей, которых они воспринимали как сумасшедших, от «вежливого общества» и изолировать их в сумасшедших домах, где их голоса исключались из участия в распределении власти.

Фуко утверждал, что знание и власть неразрывно связаны. Поскольку дискурсы в обществе определяют, что считается истинным знанием, правильным или подходящим для этого общества, то те, кто обладает контролем над дискурсами, контролирует и знание. В то же время доминирующее в данной среде знание определяет, кто сможет занимать в ней властные позиции. Мы видим дискурсы власти, которые Фуко исследовал как исторические, культурные метанарративы — истории, сформировавшие (и сформированные) распределение власти в сообществе.

Общество не является по определению доброжелательным, честным или справедливым. Как напоминают нам феминистские критики (например, Avis 1985; Carter, Papp, Silverstein & Walters 1984; Goldner 1985a, 1985b; Hare-Mustin 1978; Laird 1989; Taggart 1985) в области семейной терапии, наши культурные институты ограничивают нас, побуждая одни возможности рассматривать как желанные, а на другие закрывать глаза. Laird (1989, p.430) пишет, что «социокультурные нарративы...конструируют контекстуальные реалии возможностей, из которых индивиды и семьи могут выбрать ингредиенты и формы для собственных нарративов». У некоторых людей доступ к социокультурным нарративам более беспрепятственный, а сам массив нарративов шире, чем у других; кроме того, некоторые нарративы занимают доминирующую позицию, тогда как другие маргинализованы. Laird (1989, p.431) напоминает об этом, когда пишет о «...политике сотворения историй и мифов. Конечно, есть как очевидные, так и незаметные различия во власти, которой обладают индивиды и конкретные заинтересованные группы, позволяющие обеспечить доминирование определённых нарративов в семье, группе и национальной жизни. Не все истории равны».

Социально сконструированные нарративы имеют реальные влияния. Например, миф о том, что «матери, живущие на пособия» вовлечены в мини-индустрию, в которой они становятся всё богаче и богаче по мере появления у них всё большего количества детей, имеет реальные последствия на уже и так обделённых женщин и детей. Люди у власти использовали его для рационального обоснования ещё большего урезания финансирования. История о том, что женщина никогда не может быть слишком худой, пересказывается каждый раз, когда кто-то включает телевизор или стоит в очереди в супермаркете в окружении журнальных обложек, демонстрирующих в качестве образчика красоты нервную анорексию*; она повлияла на реальную эпидемию самоистощения. Активно транслирующиеся истории, согласно которым мужчины, живущие в бедных районах города, интересуются только наркотиками, сексом и убийством друг друга, поддерживает извращённую глорификацию отдельных типов мизогинии и жестокости. В то же время они провоцируют отказ от социальных действий, направленных на то, чтобы у мужчин из бедных районов действительно появился шанс на другое присутствие в мире.

*Мы говорим здесь не только о случаях, попадающих в диагностические критерии

Фуко особенно интересовало, как заложенные в «великих абстракциях» редукционистской науки «притязания на истину» формировали дискурс, дегуманизирующий и объективирующий множество людей. Он сосредотачивался на обнаружении и распространении маргинализованных дискурсов (существующих, но при этом не транслирующихся и не одобряющихся в широких кругах историй), способных подорвать чрезмерную власть редукционистского научного дискурса. Фуко (1980) писал о «потрясающей эффективности дискретной, конкретной и локальной критики» (стр. 80) в способствовании «возвращению знания» или «восстанию порабощённых знаний» (стр. 84).

Вслед за Фуко мы верим, что даже в самых маргинализованных и лишённых влиятельности жизнях всегда есть живой опыт, лежащий за пределами доминирующих историй. Уайт, Эпстон и другие нарративные терапевты разработали способы мышления и работы, выводящие на передний план «дискретные, конкретные и локальные» истории пар и других социальных групп, так что люди могут претендовать и предъявлять права на большое количество возможностей, лежащих за пределами частокола доминирующих нарративов.

Использование нарративной метафоры и оптики постструктурализма в нашей терапевтической работе делает нас очень любознательными по отношению к каждой новой встреченной нами паре. Мы ценим историю каждой из них. Наша работа с партнёрами в парах направлена на приглашение их к признанию различий и развитию и овеществлению тех нарративов, которые соответствуют их предпочтениям касательно собственных жизней. Придание большей ценности тому, как свой опыт осмысляют люди, а не эксперты, получило название «интерпретативного поворота» (Bruner 1986). Это приводит нас к децентрации наших смыслов и занятию позиции заинтересованных людей — возможно, с антропологическим, биографическим или полевым исследовательским уклоном — обладающих навыками формулирования вопросов, выводящих на передний план знание и опыт, содержащиеся в историях обратившихся к нам пар. Одна из целей нашей работы — помогать людям замечать ограничивающее влияние культурных историй на их жизни и расширять и насыщать собственные нарративы. Мы стремимся находить способы для распространения историй триумфов — воспроизведения историй успеха для того, чтобы поддерживать в них жизнь и способствовать дальнейшему росту. Мы верим, что эти истории успеха, в свою очередь, делают вклад в удовлетворяющие нас рост и процветание культуры.

Здоровая/функциональная vs патологическая/дисфункциональная пара/брак

Мы обычно не пользуемся определениями «здоровая», «функциональная», «патологическая» и «дисфункциональная». Если нам нужно думать в таких терминах, то решение о «функциональности» пары будет определяться тем, являются ли истории, в соответствии с которыми они живут и конструируют свои идентичности, предпочитаемыми для них. Для нас отношения полиисторичны. Это означает, что любые отношения могут быть проявлены и пережиты через большое количество нарративов; о каждом опыте может быть рассказано множество «правдивых» историй. Таким образом, мы не пытаемся определить признаки здоровья, патологии или качества функционирования в парах; вместо этого мы исследуем истории, в настоящий момент формирующие отношения, и ищем способы для фасилитации совместного процесса пересочинения, в котором смогут быть проявлены и пережиты более подходящие истории.

Схожим образом и на людей в парах мы не смотрим как на обладающих неотъемлемыми корневыми идентичностями с фиксированными и предсказуемыми характеристиками. Мы не ищем признаков «здоровья» или «патологии» в членах пары. Держа в голове интерпретативный поворот, мы заинтересованы в том, чтобы сами люди оценивали, что является для них проблемным и предпочитаемым, а также влияние на их жизни и отношения называемых ими проблем. Наша заинтересованность в том, чтобы люди выносили собственные оценки, не означает, что мы пускаем всё на самотёк. Мы являемся полноценными участниками процесса и неизбежно привносим собственные мнения и собственный выстраданный живой опыт (и предубеждения). Например, мы против (среди других вещей) насилия, принуждения и жестокости. Когда обнаруживается, что одна из этих проблем обосновалась в отношениях, мы видим своей ответственностью пригласить каждого партнёра к рассмотрению влияния данной проблемы на его/её жизнь, жизнь партнёра и их отношения, и определить позицию, которую он/она хочет занять по отношению к нему.

Мы ищем способы создать пространство для диалога, дающее людям возможность взять на себя ответственность за исследование и смягчение последствий, например, насилия. Для нас это означает, что мы должны избегать лекций или трансляции жёстких правил с позиции морального превосходства. Вместо этого мы хотим пригласить людей привнести «лучших себя» в рассмотрение того, какими способами насилие разрушает их отношения, и какие способы жизни они могут выбрать, чтобы оставить насилие за их пределами.

Одно из важных намерений нас как нарративных терапевтов — подорвать доминирующую в нашем обществе практику измерения себя, своих отношений и других через стандартизованные нормы. Мы считаем, что двумерные нормативные шкалы («здоровый — больной», «одарённый — неполноценный» и т. д.) приглашают терапевтов и обращающиеся к ним пары к ненасыщенным описаниям — бледным, редукционистским взглядам — их полиисторичных жизней. Эти двумерные шкалы пронизывают современную западную культуру, и каждая из них сосуществует с историей, предписывающей правильный, здоровый или успешный способ жизни или построения отношений. Никто из нас не может соответствовать всем требованиям этих норм; мы слишком толстые или слишком худые, слишком воодушевлённые или слишком пассивные, слишком заботливые или заботящиеся недостаточно. Наши отношения слишком жёсткие или слишком запутанные, слишком сфокусированные на сексе или недостаточно сексуальные, слишком жаркие или слишком холодные. Даже когда мы соответствуем, мы оказываемся в подчинении у ненасыщенных двумерных историй.

Вместо поиска признаков патологии или нарушенного функционирования в парах, мы стремимся во взаимодействии и со всех сторон исследовать проблемные культурные истории. Мы участвуем в диалогах, направленных на обнаружение проблемных дискурсов, и создаём для пар возможность описать и оценить влияние этих дискурсов на их отношения. Для примера рассмотрим наш диалог с Тедом и Кэрол. Кэрол жаловалась, что Тед всегда идёт впереди неё, и в торговых центрах обычно приводит её к магазинам, в которых предпочитает делать покупки он, а не она. Заметив этот паттерн, Кэрол задумалась, говорит ли он о её медлительности или о том, что Теду всё равно на неё и её предпочтения. Для Теда это было связано с тем, что он быстро ходит. По мере того, как мы задавали вопросы для исследования культурных историй, внутри которых сформировались их способы ходьбы, мы все увидели, что гендерная социализация поощряла Теда неосознанно задавать темп, а Кэрол — неосознанно ему следовать, пусть даже при этом она чувствовала себя «маленькой девочкой» или «собачонкой». Наши беседы позволили Кэрол и Теду отделить себя от проблемы, заметить её влияние на их жизни и подумать над тем, что они бы предпочли в отношениях.

Мы работали с парами, в которых большую роль в возникновении проблем играли корпоративные ценности, делая одного члена пары отстранённым и невнимательным к тому, что наиболее важно как для него или для неё, так и для отношений. У пары, описанной нами ниже, разница в социальных классах сделала вклад в проблемное распределение власти в отношениях и возникновение в них страха и сомнений. В каждом примере истории о том, какие дискурсы негативно влияли на их отношения и предпочитаемые направления в жизни, возникали во взаимодействии с парами. В каждом случаем нашим намерением было сохранить за парой право последнего слова о том, что они предпочитают и какие выборы будут сделаны в многомерном пространстве, а не в рамках двумерного эталона.

Оценка функциональности и дисфункциональности пары

Для нас в терапевтических разговорах информация генерируется, а не «собирается». Мы буквально верим в то, что во взаимодействии мы создаём себя и друг друга. Это постструктуралистская идея. Мне не думаем, что у пар есть заданная структура взаимодействия или отношений, которую мы можем распознать. Мы не думаем о людях или отношениях как о том, что имеет стабильные, измеримые идентичности или «типичные» характеристики, а значит и не пытаемся обнаружить или собрать информацию об этих характеристиках. Вместо этого мы смотрим на жизни людей как на полиисторичные и верим, что каждое новое рассказывание создаёт новые возможности для интерпретации и действия.

Хотя мы избегаем занимать позицию вынесения профессиональных «экспертных» оценок, мы признаём, что роль терапевта/интервьюера является влиятельной. Каждый задаваемый нами вопрос направляет внимание на конкретную область и уводит его от многих других. Мы хотим, чтобы люди интерпретировали и получали доступ к своему опыту, но наши вопросы неизбежно очерчивают область рассмотрения. Поэтому мы «размещаем» наши вопросы. Чтобы люди могли оценить наши предубеждения и решить, как к этому отнестись, мы описываем, откуда пришли эти вопросы, и каковы наши намерения, когда мы их задаём. Мы верим, что люди находятся в позиции, позволяющей им больше, чем кому бы то ни было вовне (даже тем, кто обучен помогать) интерпретировать, осмыслять и оценивать собственный опыт.

Поскольку мы не разделяем нормативные идеи о том, что является критерием здоровых отношений в паре, нам было бы нечем руководствоваться, возникни задача её оценки. Вместо оценки мы заинтересованы в том, чтобы услышать детальные, учитывающие конкретный контекст нарративы. Мы задаём вопросы, побуждающие людей вывести на первый план их истории, и вместе с этим — оценить свои проблемы, их отношение к ним и к самой терапии.

Мы задаём вопросы, приглашающие людей в парах:

• оценить их текущую ситуацию
• назвать существующие в ней проблемы
• оценить свои отношения с этими проблемами
• занять позицию касательно них
• рассказать более удовлетворяющие их истории отношений
• оценить полезность альтернативных историй

Нам важно узнать, формируют ли альтернативные истории идентичность пары, более подходящую для её членов. Через рассказывание и отклик на другие истории, люди взаимодействуют с нами в постоянной оценке новых проявлений как их по-отдельности, так и как пары.

Вот несколько вопросов, которые мы можем задать, приглашая людей к оценке ситуации или их ощущений от терапии:

• Как бы вы назвали эту проблему?
• Каково это, быть экспертом в проблеме?
• Какое влияние оказывает проблема на вашу жизнь?
• Какое влияние оказывает проблема на ваши отношения друг с другом?
• Что она рассказывает вам про вашего партнёра? Какое влияние это оказывает?
• Какое влияние эта проблема оказывает на другие ваши отношения?
• Как проблема изменяет ваши отношения с собой?
• Вы бы хотели этого для своих отношений? Почему да или почему нет?
• Вы бы хотели этого для себя? Почему да или почему нет?
• Мы говорим о том, о чём вам хотелось бы говорить?
• Это полезный для вас разговор?
• Какую пользу он несёт?

Рассказывая и проживая множество нитей альтернативных историй, партнёры в парах оценивают разнообразные аспекты своей жизни: их собственные мысли, чувства, надежды и страхи; диадические взаимодействия; влияние культуры каждого на пару и на партнёров по-отдельности; взаимоотношения с местными институтами и традициями и т. д.

Хотя мы изо всех сил стремимся избежать «экспертной», категоричной, редукционистской оценки, было бы неверным полагать, что мы не предлагаем никаких оценок. Один из типов выносимых нами оценок относится к тому, какие части истории пары могут быть сформированы невидимыми для партнёров дискурсами. Мы задаём вопросы, направленные на демаскировку действий этих дискурсов, создавая для людей возможность определить собственную позицию и то, какими они хотели бы видеть свои отношения с учётом этих дискурсов.

Нам кажется особенно важным делать видимыми представления партнёров о распределении власти. Часто это подразумевает вопросы, приглашающие людей рассмотреть влияние на их отношения дискурсов, связанных с гендером, национальностью, гетеросексуальным доминированием, классовой принадлежностью, корпоративной культурой, возрастом или другими социокультурными факторами. Мы можем инициировать подобные диалоги через вопросы, похожие на те, что последуют дальше. Мы стараемся выстраивать глубокие интерактивные разговоры, так, чтобы каждый вопрос учитывал предыдущий ответ. Это сложно уловить в серии гипотетических вопросов. Мы бы не стали их задавать в начале разговора, они бы последовали за подробным описанием ряда переживаний.

• Марта, вы только что сказали, что страх унижения удерживает вас от желания посещать социальные мероприятия с Брайаном. Вы рассказывали, как он не смог представить Вас своим знакомым и как перебивал, когда Вы пытались присоединиться. Всё верно?
• Брайан, каково это, слышать подобное описание Ваших действий? Это совпадает с тем, что Вы предпочитаете думать о себе?
• Что или кто, как Вам кажется, могло познакомить Вас с таким способом действий?
• Ваш отец и дяди наверняка не сами придумали этот способ существования. Как Вы думаете, как они научились ему?
• Марта, я заметил(а), что это всё примеры мужчин. Как Вам кажется, это совпадение?
• Вы думаете, это способ действия по отношению только к женщинам или и к детям тоже?
• Как бы мы могли назвать такой способ действия?
• Брайан, как Вам кажется, каково женщине или ребёнку переживать сбрасывание со счетов?
• Вам бы хотелось, чтобы женщины и дети переживали это от Вас? Почему нет? Что бы Вы предпочли, чтобы они о Вас знали?
• Марта, Вы уже сказали, что это сбрасывание со счетов удерживает Вас от желания социализироваться вместе с Брайаном. Есть ли другие влияния этого на Ваши отношения?
• Вам бы хотелось этого для Ваших отношений? Что бы Вы предпочли?
• Мы говорили об ответвлении нашей культуры, в котором женщины и дети невидимы или рассматриваются как собственность. И мы узнали, Брайан, что хотя эта идея не соответствует Вашему образу мышления, Вы оказались втянуты в некоторые соответствующие ей способы действий. Марта, как Вам кажется, могли ли и Вы оказаться втянуты в некоторые из способов действий, соответствующих этой идее?
• Как бы Вы их назвали?
• Каково это было для Вас?
• Как Вы думаете, как это сказалось на отношениях? Какими бы Вы предпочли видеть свои отношения?

Поскольку мы думаем, что «селф», «идентичность», «личность» и тому подобное — это переживания, которые появляются и всегда меняются в отношениях, мы не знаем точно, кто будет отвечать, когда просим человека определить различие или оценить влияние действия. Чтобы сделать это видимым, мы можем спросить: «Это говорит проблема?» или: «Чьи ценности направляют Вас в этих словах — ценности гей- или гетеро-культуры?»

Обнажая дискурсы, поддерживающие проблемы, индивиды и пары могут отделить себя от способов жизни, поддерживаемых этими дискурсами, а также идентифицировать и узнать предпочитаемые представления, точки зрения и действия. Хотя мы не думаем о силах или ресурсах как о фиксированных единицах и не используем опросники для их инвентаризации, мы очень заинтересованы в том, чтобы услышать истории отношений и событий, помогающие людям чувствовать себя в позиции влиятельности и выбора, видеть смысл и достижения в их жизни как пары.

Постановка целей

Наша основная цель в терапии — взаимодействовать с людьми, создавая для них возможность момент-за-моментом, выбор-за-выбором проживать предпочитаемые ими жизненные истории, более справедливые и удовлетворяющие их. Нас больше интересует открытие новых вариантов, чем их исключение. Это объясняет нашу настороженность в отношении привычного определения и использования «постановки целей». Мы думаем, что цели — если только они не поставлены примерно и не обновляются регулярно — способны задать единственные и конкретные траектории жизни людей, что может с лёгкостью отсечь другие возможности. Нарративная метафора подталкивает нас думать о возможностях, открывающихся через проживание истории, вместо того, чтобы думать о целях, которые обычно ставятся заранее и преследуются более-менее односторонне. Вместо целей мы стремимся говорить о «жизненных проектах» или «направлениях в жизни».

Процесс обнаружения проектов является изменчивым, преобразующимся по мере замечания новых разграничений и разворачивания альтернативных историй. О проблемах можно думать как о сюжетах, о проектах — как о контрсюжетах. Партнёры в парах могут называть совместные жизненные проекты для отношений, индивидуальные жизненные проекты или и то, и другое. Для некоторых пар взаимодействие по поводу разделяемых ими или комплементарных направлений в жизни может оказаться очень значимой — иногда даже вдохновляющей — частью терапии.

Структура терапевтического процесса

Хотя мы принимаем активное участие в структурировании терапии, мы просим пары взаимодействовать с нами так, чтобы процесс соответствовал их обстоятельствам.

Рассказывание и свидетельствование

Нарративную работу характеризует ритмическое чередование рассказывания и свидетельствования. В работе с парами мы на начальном этапе задаём структуру, к которой возвращаемся снова и снова . Мы просим одного члена пары рассказать его или её историю, пока другой слушает со свидетельской позиции. Потом мы просим свидетеля дать отклик на то, что он(а) услышал(а). Затем роли меняются, чтобы партнёр, бывший(ая) в свидетельской позиции, смог рассказать свою историю.

Мы инициируем этот процесс через установление зрительного контакта и разговор с одним человеком, с последующим обращением к его или её партнёру с просьбой дать отклик. Иногда мы более эксплицитны и озвучиваем что-что вроде: «Я бы хотела поговорить с тобой, Рубин, и попросить тебя, Эллен, на время просто послушать. Спустя какое-то время я повернусь к тебе, Эллен, и спрошу, какие мысли были у тебя, когда говорил Рубин. Затем мы поменяемся, и ты, Рубин, будешь в позиции слушателя, пока у нас с Эллен будет диалог. Подходит ли это?»

Есть и другие способы, какими мы поддерживаем чередование рассказывания и свидетельствования. Иногда пара что-то описывает, а терапевт даёт отклик. Хотя мы обычно работаем по-отдельности, многие знают нас как партнёров в браке и родительстве, равно как и в работе. Особенно гетеросексуальные пары иногда просят нас поработать с ними в качестве котерапевтов. Когда мы это делаем, один из нас занимает роль интервьюера, а другой даёт отклик. Иногда частью структуры становится привлекаемая нами группа внешних свидетелей или рефлективная команда. В этом случае группа внешних свидетелей слушает, пока мы интервьюируем пару. Затем внешние свидетели дают отклик на услышанное. В последней части интервью пара отвечает на отклики. Временами, особенно если это часть обучения или тренингового процесса, рефлексивные команды состоят из терапевтов. В других ситуациях, в ответ на наше обозначение такой возможности, пары соглашаются на предложение пригласить другую пару (члены который обладают своим опытом преодоления релевантной проблемы) выступить в качестве внешних свидетелей. Или пары могут пригласить присоединиться к нам в качестве внешних свидетелей тех, кто играет важную роль в их жизнях.

Длительность, частота и количество встреч

Мы обсуждаем время каждой следующей встречи по мере продвижения, по одной сессии за раз. К концу встреч с парами мы спрашиваем, был ли разговор полезен. Если да, мы уточняем, каким образом. Затем мы узнаём, хотели бы они встретиться ещё раз, и если да, то когда.

Мы просим пары каждый раз принимать эти решения, чтобы они по меньшей мере были настолько же активны, насколько и мы, в оценке наиболее полезного графика. Иногда, как когда они в разгаре напряжённых разговоров, пары хотят поскорее вернуться. Чаще, поскольку партнёры услышали друг друга по-новому и смогли заметить что-то новое, они заинтересованы в том, чтобы дать себе время и исследовать, какие изменения произойдут в их жизнях благодаря этим новым переживаниям. Мы слушаем, как они договариваются друг с другом о длительности этого процесса. В некоторых случаях, когда партнёры не уверены, сколько времени им понадобится, пара решает позвонить нам, чтобы договориться о следующем визите.

Обычно встреча с парами длится 60 минут, но если у всех нас сложилось схожее ощущение, что хотелось бы больше времени для завершения разговора, мы можем обсудить увеличение длительности будущих встреч. Продолжительность терапии очень различается и зависит от пар. Одни пары приходят, чтобы справиться с конкретной проблемой, и терапия может состоять из двух-трёх встреч. Другие вовлекаются в развитие очень насыщенных, детальных историй жизни друг с другом. Их терапия может длиться несколько лет. Большинство оказывается где-то между.

Фокусирование на новых направлениях в жизни

Мы думаем о том, может ли даже простое присутствие на встрече в терапевтическом кабинете подтолкнуть людей к повторному погружению в проблемные истории. И с оглядкой на эту возможность мы структурируем терапевтические разговоры так, чтобы пригласить их к продолжению исследования, описания и проживания тех направлений в жизни, которые разворачивались на наших предшествующих встречах — новых разграничений, позиций, занятых людьми по отношению к проблемам, новых историй, получивших развитие. Иногда мы читаем вслух записи и задаём вопросы: «Можете рассказать нам о том, как развивалось то, что мы обсуждали в прошлый раз?» Иногда мы начинаем с того, что интересуемся, были ли важные мысли или события, связанные с нашими разговорами в предыдущие встречи.

Ещё одним способом структурирования терапии является осмысление, как мы можем продолжать придавать жизнь и укреплять рост историй между встречами. Мы используем письма, документы, видеозаписи и прочие способы документирования и распространения альтернативных историй. Например, после терапевтического интервью мы можем написать письмо с вопросами, приглашающими партнёров ещё дальше развить прозвучавшую на нём историю, или отправить им документ, фиксирующий позицию, которую они заняли по отношению к проблеме. Мы думаем, что чтение подобных документов между терапевтическими встречами и разговоры, которые могут последовать за таким чтением, способны сделать вклад в то, чтобы история продолжала жить и расти.

Лечение

В нашем опыте идеи о медикаментозном лечении настолько повсеместные, что люди, приходящие к нам на терапию, начинают говорить об этом ещё до того, как мы об этом подумаем. Медикаментозное лечение редко является центром внимания в терапевтической работе с парами. Если что-то в медикаментозном лечении или потребовавшем его состоянии кажется паре проблемным, мы обращаемся с этим точно так же, как и с другими проблемами: просим каждого партнёра описать проблему и её последствия, идентифицируем «уникальные эпизоды» (события, которые находятся за пределами и не могут быть предсказаны проблемной историей), связанные с проблемой, и развиваем истории этих уникальных эпизодов.

Роль терапевта

Эпстон (1999, стр. 141 — 142) пишет:

Я выбрал ориентироваться на со-исследовательскую метафору как по причине её заманчивой знакомости, так и потому, что она радикально отличается от конвенциональной клинической практики. Она соединяет вместе важную идею исследования с достаточно старой идеей совместного производства знания теми, кто пострадал, и терапевтом...Это привело и продолжает приводить к практикам обнаружения «знания» таким образом, чтобы все стороны могли им пользоваться. Такие знания отчаянно и беззастенчиво прагматичны.

Мы присоединяемся к Эпстону во взгляде на нашу работу как на совместное исследование.
Для участия в нём очень важны терапевтические отношения. В качестве ко-исследователей, мы имеем больше вопросов о терапевтических отношениях, чем ответов о них. Дальше приводим несколько примеров таких вопросов, которые мы (Freedman & Combs, 2000) задаём себе, чтобы регулировать наше участие в отношениях с парами по мере движения терапии:

• Чьи голоса обладают привилегиями в этих отношениях? Какой эффект от этого на отношения и работу?
• Подаёт ли кто-то сигналы о том, что ему не дают места, не позволяют полностью участвовать в работе? Если так, какие отношения власти/дискурсы делают вклад в это?
• Что мы делаем для поддержания взаимодействия? Между кем? Какой эффект этого взаимодействия?
• Эти отношения способствуют или препятствуют ощущению влиятельности?
• Эти отношения учитывают других релевантных людей, сообщества и культуры? Мы рассматриваем последствия отношений?
• Спрашиваю ли я, полезна ли (и как, если да) работа, учитываю ли ответ?

Уайт (2000) описывает роль терапевта в работе как децентрированную, но влиятельную. Мы участвуем не как представители профессионального знания, не как эксперты в том, что формирует нормальные или здоровые отношения, но как люди с навыками фасилитации совместного исследовательского проекта.

Мы задаём вопросы, помогающие обнаружить пробелы или противоречия в проблемных историях, которые привели пары на терапию, и открывающие пространство для подсвечивания и насыщенного описания альтернатив. Мы следим за тем, чтобы разговор оставался сфокусированным и исполненным смысла. Мы фасилитируем непрерывную оценку процесса, спрашивая, как для людей проходит разговор, и отвечая на их вопросы. Временами мы даём отклик и предлагаем альтернативные направления для наших разговоров. Мы работаем, чтобы создать пространство для взаимодействия. Мы размещаем наши идеи в собственном опыте и делаем наши намерения прозрачными. Мы поощряем пары задавать вопросы к нашим вопросам и комментариям. Когда терапия идёт хорошо (и иногда даже когда нет), мы все меняемся. Мы делаем видимым для пар, как наша работа и жизни становятся богаче благодаря встречам с ними.

Слушание

Когда мы в первый раз встречаемся с людьми, мы хотим понять значение их историй для них. Это означает отказ от «экспертных» фильтров: не искать основные жалобы; не «собирать» актуальные-для-нас-как-для-диагностов кусочки диагностической информации, рассеянной по их историям; не видеть в их историях матрицы, в которых скрыты ресурсы; не охотиться за поверхностными подсказками о том, в чём «корневая» проблема; не сравнивать изображаемые ими в историях «я» с нормативными стандартами.

В начале мы спрашиваем о не проблемных аспектах жизни каждого партнёра и в их отношениях. Мы заинтересованы в том, чтобы узнать членов пары как людей, убедиться, что проблема не подменила их собой в наших глазах. Если люди не настаивают на скорейшем переходе к разговору о проблемах, мы проводим некоторое время, слушая истории их предпочтений и удовольствий. В некоторой точке процесса люди обычно начинают рассказывать проблемно-окрашенные истории.

Слушая истории их проблем, мы стараемся почувствовать себя на месте людей, с которыми работаем. Мы не полагаем, что понимаем их опыт. Мы слушаем и задаём вопросы. Соединение с опытом людей из их перспективы ориентирует нас на конкретные реальности, которые формируют и были сформированы личными нарративами. Это понимание требует, чтобы мы слушали с фокусированным вниманием, терпением и любопытством, выстраивая параллельно отношения взаимоуважения и доверия.

Деконструирующее слушание

Когда мы «деконструктивно» слушаем истории людей, наше слушание направляется убеждением, что у этих историй может быть множество возможных смыслов. Смысл, придаваемый нами как слушателями, скорее немного отличается, чем нет, от смысла, который хотел вложить рассказчик. Мы стремимся извлечь из этого пользу, признавая ценность пробелов, которые мы замечаем в своих осмыслениях, и обращаясь к людям с просьбой дополнить их деталями или вслушиваясь в смысловые неоднозначности и затем прося людей прояснить их.

По мере того, как люди рассказывают свои истории, мы периодически даём отклик, каково наше ощущение того, что они говорят, и спрашиваем, совпадает ли услышанный нами смысл с тем, что они изначально хотели донести. Хотя наше намерение — понять реальность людей как можно ближе к их пониманию, их реальности неизбежно начинают смещаться (как минимум немного) по мере разворачивания их нарратива в ответ на наши пересказывания и вопросы. Само наше присутствие меняет их мир. Через этот процесс мы стремимся вдумчиво вслушиваться в новые появляющиеся конструкции. Мы размышляем вслух, являются ли они полезными или желанными. Мы хотим создать процесс, в котором люди вместо «предустановленных данностей» (J. Bruner, 1986) чувствуют возможность выбора по отношению к реальностям, в которых они живут.

Деконструирующие вопросы

Майкл Уайт (1991) определяет деконструкцию активно и политически:

Сообразно моему достаточно свободному определению, деконструкция имеет дело с процедурами, подрывающими принимаемые как должное реальности и практики: так называем «истины», отщепляющиеся от условий и контекста своего появления; бестелесные способы высказывания, в которых скрыты предубеждения и предрассудки; и известные нам практики воплощения себя и отношений, подчиняющие жизни людей (p.27).

Медицинская модель и другие дискурсы современной власти могут привести людей к тому, что они начинают чувствовать себя «послушными органами» (Foucault 1977), подчинёнными знанию и процедурам, в которых у них нет активного голоса. Есть подчиняющие истории гендера, расы, класса, возраста, сексуальной ориентации (и это только небольшая часть), которые настолько властвуют и укореняются в нашей культуре, что мы можем оказаться в них, сами того не понимая. Мы верим, что наша ответственность как терапевтов — культивировать растущую осведомленность о доминантных (и доминирующих) историях в нашем сообществе, развивать способы совместного исследования влияния этих историй, позволяющего в процессе работы ощутить их вмешательство в жизни и отношения людей, приходящих к нам.

Hare-Mustin (1994) использовала метафору «зеркальной комнаты» для объяснения того, что единственными возможными к появлению на терапии идеями являются идеи, приносимые в кабинет вовлечёнными в терапию людьми:

Кабинет — словно комната, заставленная зеркалами. Они отражают только то, что озвучивается внутри...Если терапевт и семья не осознают маргинализованных дискурсов, таких, как те, что связаны с подчинённым гендером, расой и классовыми группами, эти дискурсы остаются за пределами зеркальной комнаты (стр. 22)

Идея подразумевает, что терапевты должны постоянно размышлять над дискурсами, формирующими восприятие пределов возможного как для нас, так и для людей, обращающихся к нам. Подобная рефлексия размещает нас в позицию, из которой мы можем задавать деконструирующие вопросы — вопросы, направленные на детальное исследование проблемы и обнаружение поддерживающих её дискурсов.

Экстернализующие разговоры

Уайт (1987, 1988/9, 1989; см. также Эпстон 1993) познакомил нас с идеей, что человек — не проблема; проблема — это проблема. «Экстернализация» — практика, в основе которой лежит идея, что проблема — нечто, что действует или имеет влияние или проникает в жизнь человека, что-то отдельное и не совпадающее с человеком.

Мы верим, что слушание с верой в отделённость проблем от людей имеет влиятельный деконструирующий эффект. Оно настраивает нас на иное взаимодействие с людьми, чем если бы мы видели их самих проблемными. Это создает другой контекст восприятия историй людей; тот, в котором мы можем работать над пониманием их проблем без восприятия людей проблемными или патологичными. В подобном контексте истории людей почти всегда становятся менее ограничивающими.

Мы можем обнаруживать доминирующие дискурсы с помощью экстернализующих вопросов о контекстуальном влиянии проблемы. Что «подпитывает» проблему? Что «истощает» её? Кому она выгодна? В каких условиях может быть полезным мировоззрение проблемы? Кто с гордостью выступил бы в защиту проблемы? Какие группы людей наверняка выступили бы против проблемы и её намерений? Подобные вопросы приглашают людей рассмотреть, как весь контекст их жизни влияет на проблему, и наоборот.

Как показывает Reiss (1985, стр. 257), семейная конструкция реальности нуждается в поддержке за пределами семьи: «Действительно, семья поддерживается и сама делает вклад в конструкцию сообщества, в котором она живёт». Многие нарушения баланса власти в паре управляются и поддерживаются дисбалансом власти в более широкой культуре; нарушения баланса, поддерживающиеся доминирующими историями о классе, гендере, сексуальной ориентации, расе и т. д.

По мере экстернализации проблем становится понятным, что, вместо того, чтобы быть проблемой, человек или пара имеют отношения с проблемой. Оба члена пары имеют возможность описать свои отношения с проблемами разными способами. Как одно из последствий экстернализующих разговоров становится очевидным, что у обоих партнёров есть отношения с проблемами, которые они называют.

В экстернализующих разговорах нас особенно интересуют описания влияния проблемы. Вопросы о влияниях проблемы на обоих членов пары, их жизни и их отношения могут быть особенно помогающими. Это помогает отделять идентичность проблемы от каждого из партнёров и мобилизует членов пары соединиться вместе в противостоянии её воздействиям. Это особенно помогает в ситуациях, когда проблема их разделяла. Люди могут перестать думать о себе или отношениях как по сути своей проблематичных и начать исследовать свои отношения с проблемами и возможность их пересмотра.

Называние проблемы и проектов

Когда люди называют проблему, они начинают процесс экстернализации. Называние проблемы может также стать способом исследования проблемы и другого взгляда на неё. Это может быть поэтическим и захватывающим процессом.

Недавно мы встречались с молодой гетеросексуальной парой. Мужчина описывал проблему как нечто, что пробуждает его в разгар ночи, приставляя ружьё к голове. Когда мы попросили его назвать проблему (которую он обозначал «тревожные атаки»), он назвал её «вором», потому что она пыталась украсть его сон. Его партнёрша, до того момента с насмешкой относившаяся к страху и проблемам со сном, могла легко представить ужас перед ограблением в темноте. Она начала с уважением относиться к мужеству, с каким её партнёр сражался с этим в одиночку, и предложила будить её, чтобы она могла помочь.

Когда мы просим людей оценить их отношения к проблемам, часто начинают звучать их предпочтения. Нам особенно интересно слышать об их предпочитаемых направлениях в жизни. Мы вслушиваемся в звучащие в их описаниях слова, которые могли бы служить хорошими названиями для жизненных проектов. Мы задаём вопросы, приглашающие дать название проектам. Это могут быть достаточно прямые вопросы. Например, пара дала проблеме название «обвинение». Они вспоминают инцидент, в котором могли бы оказаться в пучине обвинений, но этого не произошло. Джулия закончила большой проект на работе, уведомила об этом Франа и описала, как хотела бы отпраздновать. Фран не только не организовал желанный Джулией ужин, но и очень сильно задержался с возвращением. В прошлом «обвинение» убедило бы Джулию, что Фран на самом деле не заботится об отношениях. В этот раз Джулии удалась избежать «обвинения», спросить Франа о его намерениях и поверить ответу. В таком случае мы можем спросить Джулию, было ли для неё более предпочитаемым направлением в жизни спросить о намерениях Франа вместо допущения, что она и так их знает; было бы это направлением, которого за обвинением может быть не заметно. Если бы Джулия согласилась, мы могли бы спросить, отражает ли это направление проект, в котором пара заинтересована. Если да, мы могли бы спросить, какое название они бы дали этому проекту.

Некоторые проблемы и проекты разделяются членами пары. Другие имеют отношение только к одному партнёру. Свидетельствование историй друг друга, возможность услышать проблемы и проекты, придающие им форму, может быть очень важным переживанием для пары, даже не имеющей совместного фокуса внимания.

По мере того, как партнёры в паре называют проблемы и проекты, мы продолжаем их замечать. Эксплицитные и прямые обсуждения проектов и их контраста с проблемами могут быть жизненно важной частью терапии. Подобные дискуссии выводят на первый план и насыщают контрсюжеты проблемных историй. Это подсвечивает смыслы, которые могут быть извлечены из конкретных событий. Без идентифицированного контрсюжета, события, лежащие за пределами проблемной истории, могут оказаться незамеченными или посчитаться банальными. С контрсюжетом люди могут воспринимать очертания и смыслы своих непроблемных опытов. Например, когда партнёры в паре в качестве общего проекта согласились «слушать больше из надежды, чем страхов», это даёт возможность посмотреть на любой происходящий между ними диалог через нарратив о том, как на их слушание друг друга влияют надежды и страхи.

Пока этот проект эксплицитно обсуждается и согласуется, диалоги могут наделяться множеством смыслов или никаким смыслом вообще.

В процессе терапии мы сохраняем присутствие жизненных проектов с помощью сокращённых названий или фраз, таких как «развитие близости», «иметь голос» или «выступать против насилия». Эти названия часто меняются по мере развития терапии, и задачей терапевта является фиксировать и удерживать в языке и концептуализации изменения пары. Мы ищем личных, запоминающихся, поэтичных названий для проблем и проектов. В процессе терапии мы задаём вопросы, приглашающие людей придать очертания их восприятию, мыслям, чувствам и действиям в историях сообразно сюжетам и контрсюжетам, идентифицируемым как значимые для их жизни.

Уникальные эпизоды

Нашей входной точкой для приглашения людей к рассказыванию и проживанию их историй являются «уникальные эпизоды». Уникальный эпизод, как мы отметили раньше, это любое событие, которое не могло быть предсказано в свете насыщенной проблемной истории. Уникальным эпизодом может быть план, действие, чувство, утверждение, желание, мечта, мысль, убеждение, способность или миссия (Morgan 2000). Уникальные эпизоды формируют входы, которые, через вопросы и рефлексивные обсуждения, могут быть развёрнуты в новые истории.

Иногда пары достаточно явно предлагают уникальные эпизоды. Например, кто-то, кто описывает проблему, может сказать «так бывает не всегда» и рассказать об этому уникальном эпизоде. Нередко бывает так, что по мере вовлечения в процесс пересочинения пары начинают сохранять новые уникальные эпизоды, чтобы рассказать о них своему терапевту. В других случаях уникальные эпизоды оказываются настолько спрятаны в описаниях проблемных историй, что важно очень внимательно слушать, чтобы не пропустить. Например, если партнёр говорит «иногда мне удаётся к нему пробиться, но обычно...» и продолжает рассказывать проблемную историю, то при внимательном слушании это «иногда» может заинтересовать нас так же, как и ответы на вопросы к явному уникальному эпизоду.

Иногда мы замечаем события, которые, с учётом проблемной истории, мы бы не предсказали: партнёры, убеждённые в том, что у них проблемы в коммуникации, красноречиво описывают саму проблему, или один партнёр приходит к другому вовремя, чтобы они успели на терапию, хотя проблемной историей является история безответственности.

Чаще открытия развиваются «спонтанно» через описанный выше процесс деконструктивного выслушивания и вопросы о влиянии проблем на жизни и отношения пары. Если входы не обнаруживаются спонтанно, мы можем начать задавать более прямые вопросы об их существовании. Когда мы работаем с экстернализованной проблемой, прямым способом поиска входа являются вопросы о влиянии одного или обоих партнёров на жизнь проблемы. Для этого мы задаём такие вопросы: «Было ли время, когда проблема пыталась взять верх, но вам удавалось сопротивляться её влиянию?», «Вам когда-нибудь удавалось сбежать от проблемы хотя бы на несколько минут?» или «Проблема всегда с вами?». Когда вопросы подобного рода следуют за детальным расспрашиванием о влиянии проблемы на человека или пару, люди обычно могут найти примеры, когда им удавалось избежать влияния проблемы. Каждый такой пример является потенциальной точкой входа в альтернативный жизненный нарратив.

Развивая истории из уникальных эпизодов

Найдя согласие касательно предпочитаемой точки входа, кажущейся значимой и интересной для одного или обоих членов пары, мы приглашаем их развить её в альтернативную историю. У нас нет формулы для этого процесса, но мы держим в голове, что развитие историй включает в себя события, организованные сюжетом во времени и конкретных контекстах, и что обычно в них задействовано больше одного человека. Во многом изменения в жизни людей происходит благодаря тому, что во время рассказывания историй другим происходит воплощение смысла. Мы работаем над тем, чтобы превратить терапевтические разговоры в ритуальное пространство, в котором становится возможным воплощение смысла. В идеале люди перепроживают события, рассказывая о них. Мы можем способствовать процессу через вопросы, позволяющие насытить историю деталями и смыслом.

Уайт (White & Epston 1990) вслед за Брунером (Bruner, 1986) говорит о «двойных ландшафтах» действия и сознания (или, в более поздних работах, идентичности). Он полагает, что истории, формирующие жизни людей, разворачиваются на обоих ландшафтах, и что терапевтам может быть полезным расспрашивать про каждый. Сперва рассмотрим ландшафт действий.

Ландшафт действий состоит из деталей в различных модальностях, включающих в себя точки зрения различных персонажей в конкретной сцене или условиях. Он также содержит само действие. Что произошло, в какой последовательности, с участием каких персонажей?

Посмотрим на очень простой пример Джека и Лизы на первой терапевтической встрече, где они сказали, что их отношения разрушались годами и что это первый раз, когда они решили обратиться за терапией. Нас может заинтересовать, является ли сам факт решения прийти на терапию и следование этому решению уникальным эпизодом. Мы можем задать такие вопросы:

• Кто сделал предложение прийти на терапию?
• Каким было выражение лица Джека, когда вы это предложили? Это выражение менялось по мере вашего разговора?
• Джек, что вы подумали, когда только услышали предложение Лизы? Как это менялось для вас по мере разговора?
• Лиза, были ли разговоры или взаимодействия между вами, побудившие вас сделать это предложение? Было ли что-то в словах Джека?
• Джек, вы это помните? Какие мысли побудили вас к этим словам?
• Кто будет больше всего рад тому, что вы предприняли этот шаг? Что они скажут об этом?

На ландшафте действия мы заинтересованы в конструировании «агентского я» вместе с людьми. Это значит, что мы задаём вопросы из намерения укрепить аспекты появляющейся истории, поддерживающие «личное влияние» (Adams-Westcott, Dafforn, & Sterne 1993). Само действие пересочинения требует и демонстрирует личную влиятельность, и большинство людей ощущает это в процессе. Мы делаем ещё один шаг к тому, чтобы сделать заметной личную влиятельность через вопросы о разных способах, которыми люди достигли того, что у них есть.

В примере выше мы можем для этой цели задать следующие вопросы:

• Лиза, учитывая описанную вами безнадёжность, на что вы опирались, когда решили что-то предпринять вопреки её влиянию?
• Вы как-то готовились к этому шагу? Что участвовало в этой подготовке?
• Джек, вы думаете, что Лиза знала, что вы захотите прийти? Как вы смогли миновать эту безнадёжность и согласиться сделать что-то, столь чуждое вам?

Мы думаем о форме истории по мере того, как она выходит на первый план: что произошло до уникального эпизода? Как гладко разворачивались события? Был ли фальстарт? К чему привёл именно этот эпизод? В этом случае мы особенно заинтересованы в том, чтобы узнать, был ли «поворотный момент», место, где история изменилась к лучшему. Хотя «поворотный момент» не является подходящей метафорой для каждого человека и каждой ситуации, когда это так, это позволяет заметить значимое событие, которое мы можем сюжетно развернуть во времени. Мы верим, что полезно особенно сильно концентрироваться на подобных событиях, выводить их на передний план даже больше контуров и деталей, может быть даже обращаться с ним как с историей внутри истории.

Неважно, насколько бы живой не была история на ландшафте действия, если у неё есть смысл, её также нужно развить на ландшафте идентичности. Говоря «ландшафт идентичности», мы обращаемся к той воображаемой территории, на которой люди прокладывают смыслы, желания, намерения, убеждения, миссии, мотивации, ценности и всё, что имеет отношение к их опыту на ландшафте действия. Другими словами, на ландшафте идентичности люди осмысляют применимость событий, рассказанных на ландшафте действия.

Чтобы исследовать ландшафт идентичности, мы задаём то, что мы (Freedman & Combs 1993) называем «вопросами на смысл». Это вопросы, приглашающие людей отступить на шаг от ландшафта действия и поразмышлять над желаниями, мотивациями, ценностями, убеждениями, открытиями, применимостью и всем остальным, что приводит к и произрастает из действий, которые они упоминали. Например, мы можем спросить:

• Как вы думаете, что говорит о ваших отношениях ваше согласие прийти вместе на терапию?
• Можно ли сказать, что тайная надежда характеризует ваш способ действовать перед лицом безнадёжности?

В совместном сочинении истории мы перемещаемся между ландшафтом действия и ландшафтом идентичности, вновь и вновь сплетая их друг с другом.

Время: развивая «историю настоящего» и распространяя историю в будущее

Уайт и Эпстон (White & Epston, 1990) писали:

Социальные учёные заинтересовались текстовой аналогией, последовавшей за наблюдениями, что, хотя отдельное поведение возникает во времени таким образом, что оно больше не существует в момент, когда к нему обращаются, смысл, который придаётся поведению, сохраняется во времени...В стремлении придать жизни смысл, человек сталкивается с задачей упорядочить опыт переживания событий в последовательность во времени таким образом, чтобы получить непротиворечивое представление о себе и мире вокруг (стр. 9)

Во время воспроизведения подобных представлений, когда мы идентифицируем предпочитаемые, то хотим связать это событие с другими предпочитаемыми событиями во времени — так, чтобы их смыслы сохранились и так, чтобы эти события и их смыслы смогли укрепить нарратив человека или пары предпочитаемыми способами. Таким образом, когда предпочитаемое событие идентифицировано и рассказано, мы задаём вопросы для связывания его с другими событиями в прошлом и развития истории этих событий. Вот несколько примеров вопросов, которые могут помочь обнаружить подобные события:

• Если оглянуться в прошлое, какие вы можете события, когда вы могли бы разойтись, но оставались друг с другом в качестве пары?
• Если бы мы спрашивали ваших друзей, знавших вас в отношениях, кто мог бы предсказать, что вы сможете этого достичь? О каких приведших к этому предсказанию воспоминаниях они могли бы рассказать нам?

Мы можем также спросить, как эта появляющаяся новая история влияет на идеи человека о будущем. По мере того, как люди освобождают всё больше своего прошлого из плена проблемных историй, они могут представлять, ожидать и планировать менее проблемное будущее. Мы можем спросить:

• Мы только что говорили о достижении и нескольких событиях в прошлом, которые проложили путь к этому достижению. Если думать об этих событиях как о тех, что создали подобие направления в вашей жизни, как вам кажется, каким будет следующий шаг?
• Вы узнали друг о друге некоторые вещи, изменившие ваш взгляд друг на друга и на ваши отношения. Если вы будете поддерживать этот новый взгляд в ваших сердцах, как вам кажется, как может измениться ваше будущее?

Отклик

Включение в терапию времени и пространства для отклика даёт пережить опыт, и именно через переживание рефлексии нашего опыта мы можем наделить этот опыт смыслом. Хотя практика отклика может возникнуть и без нашего побуждения, такие «естественные» отклики не всегда фокусируются на предпочитаемых переживаниях или новых нарративах, появляющихся в терапевтических разговорах.

В нашем обсуждении «рассказывания и свидетельствования» мы обозначили возможные формы отклика: один партнёр даёт отклик на историю второго, отклик даёт терапевт, отклик даёт команда внешних свидетелей. В этом разделе мы описываем, как удерживаем внимание в процессе бесед с откликами.

Истории нуждаются не только в рассказчиках, но и в слушателях. Через межличностную, социальную практику рассказывания и пересказывания историй они обретают достаточно веса, чтобы изменить жизнь людей. Когда мы просим одного партнёра свидетельствовать историю другого, мы надеемся, что он или она услышит её в новом свете. Мы приглашаем отклики, чтобы каждый партнёр мог дать голос тому, что он или она свидетельствовали. Мы задаём, к примеру, такие общие вопросы:

• Каково это было слышать то, что говорил Бред?
• Какие мысли у вас были, когда говорила Линда?

И мы задаём вопросы, более прямо приглашающие людей отвечать на уникальные эпизоды и предпочитаемые направления, которые они могут услышать в наших разговорах с их партнёрами. К примеру:

• Были ли вы удивлены, когда Рауль описал вас как человека, находящего время показать другим, что ему не всё равно?
• Что для вас значило услышать, как Шанталь говорит о важности отношений для неё?

Затем мы создаём пространство для рассказчика, чтобы он мог ответить на отклик его или её партнёра.

Когда это возможно, мы используем рефлексивные команды из терапевтов (Andersen 1987) или группы внешних свидетелей (White 1997) из людей, приглашённых к участию из-за какого-то их инсайдерского знания с тем, чтобы увеличить аудиторию рассказывания и пересказывания. Например, если мы работаем с парой, переживающей трудности из-за бесплодия, мы можем попросить пары, которые тоже проходили через проблемы бесплодия, присоединиться — с разрешения пары — к группе. Когда у нас есть группа внешних свидетелей или рефлексивная команда, мы структурируем процесс таким образом, чтобы он включал в себя четыре части (Cohen, Combs, DeLaurenti, DeLaurenti, Freedman, Larimer & Shulman 1998; White 1995).

В первой части терапевт интервьюирует пару, пока группа внешних свидетелей наблюдает за интервью из-за одностороннего зеркала (или с дистанции). Во второй части группа меняется местами с парой и терапевтом. Пара и терапевт слушают, пока члены группы ведут разговор, задавая вопросы и комментируя то, что они наблюдали. В третьей части терапевт и пара возвращаются на свои места и пара отвечает на рефлексию наблюдателей. В четвёртой части все соединяются с целью деконструкции интервью или для того, чтобы сделать его прозрачным. Терапевт и внешние свидетели отвечают на вопросы, которые у кого-то есть к их вопросам, а также по поводу целей и намерений, которые они преследовали в интервью.

Во второй части интервью, если у группы внешних свидетелей или рефлексивной команды не очень большой опыт в рефлексии, терапевт может задавать вопросы членам команды, удерживая фокус на том, что завладело вниманием членов группы, и на возможно предпочитаемых направлениях жизни, возникающих в процессе интервью. Мы просим членов команды размещать наблюдения в собственном опыте, с признанием относиться к доверию, которое демонстрируют члены пары, открывая свои жизни другим, и комментировать, какое изменение произошло в их жизни благодаря возможности быть частью разговора.

Документирование и распространение новых историй

Поскольку мы верим, что трансформационными возникающие в терапевтическом кабинете новые истории становятся при их воспроизведении за пределами помещения, мы заинтересованы в их документировании и распространении (White & Epston 1990). В процессе терапии мы делаем записи, фиксирующие новые истории по мере их развития. Мы часто обращаемся к этим записям и читаем их вслух. Когда пара занимает позицию или достигает нового или поворотного момента, мы можем вместе создать документ или сертификат, запечатлевающий это новое событие в их истории. Часто мы делаем для них видеозаписи их рефлексии собственного пути. Мы делаем записи или документы о том, что из узнанного ими может быть использовано другими, столкнувшимися с похожими проблемами (White & Epston 1990). Через подобный обмен пары могут соединяться с другими в виртуальных лигах.

Иногда между терапевтическими встречами мы пишем письма. В них мы размышляем над уникальными эпизодами и задаём вопросы, не заданные в терапевтическом разговоре. Мы надеемся, что это укрепит и расширит начавшее появляться знание. Иногда мы создаём официальные документы, перечисляющие важные события новых нарративов (Freedman & Combs 1997). Чтобы поддержать распространение этого знания, мы приглашаем людей делиться этими документами с другими участниками их жизни.

Целительные факторы в терапии пар/механизмы перемен

Мы верим, что все живут через истории — истории, которые мы рассказываем, и истории, которые рассказываются о нас другими. Эти истории могут нести смыслы нашей жизни; они формируют способы проживания нами отношений, наши идентичности и имеющиеся в наших жизнях возможности. Мы думаем, что осмысление людьми их жизней и отношений меняется с изменением их жизненного нарратива. По мере изменения нарратива меняется и то, что они делают и что воспринимают. Мы способствуем этому процессу через вопросы, подсвечивающие события, о которых не было рассказано, помогающие найти смысл в этих событиях и затем связать смысл с действиями и контекстами.

Жизненные нарративы людей — это концентрат и абстракция, в них содержится только маленькая часть событий и обстоятельств их жизни. Из бесчисленного количества происходящих ежедневно событий только некоторые рассказываются и наделяются смыслом. Когда пары приходят на терапию, их взгляд на собственные отношения обычно ограничен и принадлежит проблеме. Это связано, как минимум частично, с более крупными культурными историями или дискурсами, поддерживающими одни наборы историй и смыслов и не поддерживающих другие.

Мы подходим к терапии как к экспериментальному процессу, в котором люди возвращают, восстанавливают и придают смысл историям, добавляющим новую суть и возможности их жизням. Наша работа с парами также является процессом откликов партнёров на альтернативные истории другого или другой.

У одного из нас недавно был терапевтический опыт, иллюстрировавший, как меняются жизни с изменением нарративов. Ронде, женщине 42 лет, 15 лет назад был предъявлен иск за должностное преступление. Хотя дело было урегулировано во внесудебном порядке, оно получило огласку и скандальную известность. Поначалу после этой тяжбы Ронда переживала то, что называла потрясением. Со временем она стала ощущать пустоту, её жизнь замерла. Хотя её не удовлетворяли отношения с Грегом, она оставалась в них. Она оставалась на своей работе. Жизнь продолжалась — а она нет. Она пропустила годы, в которые могла бы сделать выбор иметь детей.

Спустя 13 лет она начала терапию и возвращение своей жизни. Стала думать о своей карьере и том, хотелось бы ей пройти собеседование на другие места. Она завершила отношения с Грегом и вступила с Джефом в то, что называла лучшими отношениями в своей жизни.

В один из дней Джеф сказал: «Не могу поверить, что ты так долго оставалась в отношениях с Грегом. Почему ты это делала?» Ронда не нашла ответа, и они сменили тему. Спустя два дня Джеф извинился перед Рондой и сказал, что не подумал, задавая вопрос о Греге. Каким-то образом он забыл об иске и том, как вся эта тяжба поставила жизнь Ронды на паузу. Ронда рассмеялась и ответила, что тоже об этом забыла!

Конечно, она знала, что это произошло, но это больше не было центральной историей её жизни. Другие истории рассказывались, пересказывались, свидетельствовались, документировались и, что более важно, проживались. Более насыщенная версия нарратива Ронды поддерживала новые действия и возможности; новые отношения, новые способы мышления о работе и многие более мелкие изменения. То, как Ронда переживала свою жизнь, изменилось через пересказывание событий. Её погружение в альтернативные истории поддерживало новые отношения и другие возможности.

Другим способом описания наших идей об изменениях будет сказать, что в успешной терапии начинают воспроизводиться новые смыслы. «Воспроизведение смысла» - это концепт, который нарративные терапевты позаимствовали у постструктуралистской антропологии, особенно из работ Барбары Майерхофф (1982, 1986), давшей бесчисленные примеры того, как смыслы воплощаются через реализацию, а не являются внутренним качеством. Если история не рассказывается и пересказывается, распространяется, записывается, исполняется, поётся и т. д., у неё нет продолжающегося смысла. В свете этой идеи, появляющиеся в ответ на наши вопросы новые ветви истории должны распространяться и воплощаться в действии, прежде чем они станут значимыми.

Когда Джеф извинился перед Рондой за его провал в памяти, он воспроизводил смысл, связанный с провалом. Когда Ронда поняла, что тоже потеряла из виду эти 13 болезненных лет, она добавила новый слой смысла к порождённому Джефом. Пересказ Ронды этого события на терапии стал актом воспроизведения смысла, и в этом воспроизведении её новые, радостные отношения с Джефом, стали заметно более реальными и памятными.

Мы верим, что изменения появляются через воспроизведение смысла, осуществляющееся в рассказываниях и пересказываниях подобного рода.

Применимость лечения

Для нас наиболее важным аспектом нарративной терапии является мировоззрение. Нарративные практики опираются на нарративное/постструктуралистское мировоззрение. Когда мы начинаем смотреть на проблемы как отдельные от людей и размещаем их в социокультурных дискурсах, мы перестаём видеть людей через оптику традиционных, экспертных, индивидуальных диагнозов. Действуя из идей, поддерживающих взаимодействие, мы больше не рассматриваем себя как обладателей экспертного знания о том, что наиболее полезно для людей. Вместо этого мы видим ценность в инсайдерском знании, которое люди обрели в определённых контекстах в процессе совладания с определёнными проблемами. Нарративное мировоззрение приводит к смещению восприятия. Мы не смотрим на нашу работу со стороны, оценивая её по научным критериям. Вместо этого мы продолжаем расспрашивать людей, является ли терапия помогающей и каким образом.

Если член пары спрашивает, может ли помочь медикаментозная терапия, или просит формальную оценку конкретной проблемы, мы обсуждаем это, и, если пара делает подобный выбор, то обращаемся с запросом к человеку, который может способствовать взаимодействию по решению о медикаментозном лечении, диагнозе или чём-то подобном. Мы не рассматриваем медикаментозное лечение или тестирование как часть нарративной терапии, но поддерживаем людей в исследовании интересующих подходов.

Мы обнаружили, что нарративный подход универсален. Хотя длительность, интенсивность и конкретные итоги терапии варьируются от проблемы к проблеме и от контекста к контексту, подход настолько же эффективен для пар, ищущих добрачного консультирования, насколько для пар, пытающихся восстановить свои отношения от влияния насилия и жестокости.

Однако в нашем опыте мы встречали пары, предпочитавшие иной тип терапии, чем предлагали мы. Некоторые люди ищут инструкций или экспертного совета. Другие более заинтересованы в исследовании своих прошлых историй с тем, чтобы «найти», почему они оказались в этой ситуации. Мы регулярно спрашиваем людей, как для них проходит терапия, и мы открыты и готовы перенаправлять пары, если они ищут других видов терапевтических отношений.

В то же время, мы обнаружили, что многие приходящие на терапию пары не обеспокоены тем, как структурировано терапевтическое взаимодействие, их больше волнует, улучшатся ли их отношения. Поскольку популярные идеи о терапии включают в себя такие описания, как «найти корень проблемы», они могут изначально использовать слова, создающие впечатление, что у них есть предпочтения другого вида терапевтического взаимодействия. В дальнейших разговорах мы обнаруживали, что большинство пар просто заинтересованы в улучшении своих отношений.

Иллюстрация случая

Поскольку с Марком и Викторией работал один из нас (ДжФ), мы написали эту секцию преимущественно с её голоса, её точки зрения. Чтобы помочь читателям соотнести клинические иллюстрации с первой частью этой главы, в описание терапии мы также включили комментарии курсивом.

Викторию направил к нам её сосед и мой коллега. По телефону она рассказала, что они с мужем уже какое-то время сталкиваются с проблемами и не могут справиться с ними самостоятельно.

Обычно мы начинаем терапию с новой парой со знакомства с каждым членом, прежде чем узнаём о проблеме. Иначе проблема может повлиять на то, как мы их видим, и лишить возможности видеть что-то за её пределами. Мы надеемся, что такое начало позволяет людям чувствовать себя свободными говорить не только о проблемных аспектах их отношений и переживаний, но и о предпочитаемых.

Поскольку я говорила с Викторией по телефону, то начала встречу с беседы с Марком. Он рассказал, что ему 41 год, он живёт в городе Висконсин в 1,5 часах езды и работает инспектором на ткацкой фабрике. У него была 18летняя дочь от предыдущего брака, виделись с которой они не так часто, как ему бы хотелось. Казалось, что она предлагала встретиться, только когда нуждалась в деньгах. Марк был в разводе 13 лет, 8 лет — в браке с Викторией. Ему нравилось играть в карты, ездить на мотоцикле и заниматься проектами по дому.

Виктория рассказала, что ей 40 лет, она художник и профессор программы изобразительных искусств. Она любила ходить на выставки, смотреть фильмы и путешествовать. Последние три года из-за своей преподавательской деятельности она жила отдельно от Марка, по работе остававшегося в Висконсине. До того, как Виктория нашла своей преподавательский пост, они жили там вместе.

Тон этой ранней части интервью был очень интерактивным. Джилл не смотрела на слова Марка и Виктории как на кусочки «информации», которую она может использовать для оценки. Вместо этого её интересовала возможность узнать их как людей. Она также хотела сама показать себя человеком, а не представителем профессиональной экспертизы. Она надеялась, что это сделает вклад в уменьшение иерархии и установление отношений взаимодействия.

Послушав какое-то время пару, я спросила, хотели бы они задать мне какие-то вопросы.

Джилл задавала этот вопрос с намерением немного уменьшить иерархию и создать возможность для открытого взаимодействия. Мы хотим, чтобы пары знали, что мы приветствуем их вопросы в терапии.

У Марка на тот момент не было вопросов, но Виктории стало интересно, что я люблю читать. Мы несколько минут поговорили о книгах и авторах.

Мы заинтересованы в создании контекста, в котором истории людей смогут быть рассказаны и услышаны. По нашему опыту, когда пары доходят до терапии, переплетение историй их проблем часто исполняет уже хорошо продуманную хореографию. Стыд и потребность защищаться нередко заглушают надежды и конструктивные намерения каждой из сторон. Мы хотим с самого начала способствовать чему-то другому. С этой целью большую часть терапии (это различается для каждой пары) мы говорим с одним человеком в каждый отрезок времени, тогда как второй в этот момент выступает свидетелем его или её истории. Как мы описали раньше, в конкретные моменты мы поворачиваемся к партнёру и просим отклика. Иногда мы объясняем структуру, говоря что-то наподобие: «Сейчас я несколько минут буду говорить с Марком и попрошу вас просто слушать. После нашего разговора, я дам вам возможность ответить на то, что вы услышали. Затем мы поменяемся, и я поговорю с вами какое-то время. Подходит ли это вам?» Если оба партнёра колеблются или сомневаются, мы объясняем, что когда один человек описывает раздражающую или пугающую сложность, другой чувствует побуждение указать на ошибки или противопоставить другое описание. Вместо того, чтобы действительно слушать партнёра, во время его речи слушатель готовит возражение. Мы бы хотели предложить контекст, в котором люди правда смогут услышать своих партнёров, зная, что у каждого человека будет возможность рассказать свою историю и быть услышанным или услышанной.

Узнав немного о каждом партнёре, мы хотим услышать и понять историю того, что пара считает проблемным. Мы взаимодействуем с парой в назывании проблемы или проблем и задаём вопросы, чтобы начать деконструировать эти проблемы. Мы также вслушиваемся в следы новых, предпочитаемых историй.

Джилл начинает обсуждение проблем с Марка, потому что знает, что женщины часто несут ответственность за благополучие отношений. Поскольку Виктория договорилась о встрече и была более инициативной в изначальном разговоре, Джилл хотела предложить Марку возможность принять активную ответственность за благополучие отношений.

Обращаясь прямо к Марку и поддерживая с ним зрительный контакт, пока Виктория слушала, я между делом переместилась в свидетельскую структуру. Я попросила Марка рассказать, что привело пару на терапию. Он с сомнением сказал, что «становится хуже». Виктория реже приезжает домой в Висконсин, а он чаще приезжает в Чикаго; она больше всего хочет говорить, а он молчит, она любознательна и мотивированна, а он пытается быть более активным и полным энтузиазма, но ему кажется, что этого никогда недостаточно. Мне стало интересно, какие последствия у этих различий («различия» - слово, которое Марк использовал для обозначения того, что было проблемным). В последовавшем обсуждении он назвал список последствий: фрустрация, злость и потребность защищаться, что побуждает его «замыкаться в себе».

Когда я спросила Викторию, какие мысли у неё появлялись во время разговора Марка (заметьте начало рассказывания и ритм отклика), она ответила, что несколько лет была несчастна, но не понимала, что и он тоже. В ответ на мой вопрос, приглашающий к оценке, она поделилась, что это хорошее осознание, потому что по крайней мере они в этом переживании вместе.

Позже в разговоре Виктория сказала, что по ощущениям она словно топталась на месте. Она хотела, чтобы кто-то шёл с ней рядом, делился знанием и бросал вызов — кто-то, кто знал то, чего не знала она, и мог бы открывать ей двери. Она закончила словами: «Эти отношения были надёжной гаванью, но я хочу переместить их в более опасные воды».

Марк откликнулся, что может понять, как Виктория ценит энтузиазм. Он тоже его ценит. Что важно для него, так это делить и восторженные, и спокойные моменты с кем-то другим, быть с кем-то, кто радуется тем же вещам, что и он. Когда я спросила, как много этого он уже получает в отношениях, он ответил, что 50-60%. Ему было интересно, будет ли полезным для их отношений, если, вместо того, чтобы полагаться друг на друга, каждый из них найдёт друзей для активностей, которые не интересуют вторую сторону.

Виктория прервала разговор воскликом «но что тогда будет нас сближать?»

По мере продолжения беседы они предварительно согласились на названии проблем «дистанция» и «фрустрация» (В этом случае Марк и Виктория назвали общие проблемы. В других ситуациях каждый партнёр может назвать свою. У нас нет цели обязательно услышать названия разделённых проблем — только если они присутствуют в опыте людей). Остаток первого интервью и во время второго мы наносили на карту последствия дистанцирования и фрустрации.

Для Виктории, хотя она и не видела себя как ищущей нового партнёра, дистанция и фрустрация сделали вклад в то, что она назвала «двое с половиной отношений» с другими мужчинами. Половинные отношения включали частые встречи и диалоги, но не были сексуальными, в отличие от двух других. Дистанция дала ей пространство, чтобы увидеть Марка в другом, менее предпочитаемом свете, и иметь более независимые мечты. Увидев его в этом новом свете, она решила, что не уважает в нём некоторые вещи: у него не было «достойного» образования, он недостаточно обсуждал разные вещи, а чтение было для него обязанностью. Когда Виктория видела Марка в такой оптике, это вызывало у неё смятение. Она не могла больше воспринимать отношения как соответствующие её более масштабным целям, и переживала, что Марк тоже не получает от них достаточно.

Марк согласился, что дистанция и фрустрация привели к тому, что Виктория стала больше вовлекаться в другие отношения и сделали вклад в «крушение» отношений. Когда мы распаковали, что Марк имеет в виду под «крушением» отношений, то получили такой список:

• недоверие и злость
• раздражение и иногда отвращение со стороны Виктории, когда они вместе
• ощущение Марка, что он не может ничего сделать правильно

Последствия дистанции и фрустрации начинали сказываться и на отношениях Виктории и Марка с самими собой. Виктория чувствовала себя ужасно и по поводу боли, которую она причиняла Марку, и по поводу того, что не всегда была честна с собой. Марк замечал, что деградирует всё сильнее и сильнее.

Когда мы распаковали некоторые из этих последствий дистанции и фрустрации, я спросила о том, как сами партнёры оценивают эти влияния. Мне было интересно, хотят ли они продолжать свои отношения с этими последствиями. Я задавала вопросы о каждом последствии, такие как: «Каково это, деградировать всё больше? Смятение — это что-то, что вам хотелось бы в своей жизни? Почему да или почему нет?»

Ранее Марк предположил, что некоторая информация из прошлого будет полезной. Он сказал, что когда они с Викторией поженились, то поклялись дать друг другу пространство для роста и пообещали помогать друг другу. Он напомнил себе об этом, когда Виктория впервые увлеклась другим мужчиной. Для него проблемой были не сами эти другие отношения, но факт, что когда они продолжались — он чувствовал, что его отталкивают. Он сказал, что недоверие и злость представляли собой проблему, потому что ему хотелось бы простоты в отношениях и чтобы они с Викторией снова были друзьями. Его может устраивать количество времени в разлуке, если он будет чувствовать уважение, что его ценят, о нём заботятся, если между ними он будет чувствовать связь. Он не хотел, чтобы отвращение и деградация влияли на его жизнь и отношения. По сути, Марк занял твёрдую позицию по отношению к отвращению и деградации, сказав, что хотел бы остаться с Викторией, если только это не будет означать и жизнь с этими проблемами.

Когда пришла её очередь, Виктория сказала, что недостаток уважения в адрес Марка — не то, что ей хотелось бы чувствовать. Оно породило смятение, тогда как ей бы хотелось видеть в отношениях мир. Она не хотела мир любой ценой. Она хотела сделать шаг и больше посвятить себя тому, что она делала и о чём мечтала. Некоторую часть раздражения она связывала с тем, что ей было непонятно, как сделать этот шаг. Подумав об этом ещё, она поняла, что раздражение оказалось не слишком хорошим помощником. В своих размышлениях ей удалось увидеть, что оно заслоняло пространство, где она могла бы включить Марка в свои мечты. Она бы хотела поговорить с Марком о том, как он мог бы участвовать в них.

Я зафиксировала её желание и 50-60% удовлетворённость Марка. Это были потенциальные уникальные эпизоды, к которым я хотела вернуться и порасспрашивать побольше, но сперва я выбрала узнать о недостатке уважения и том, как это повлияло на восприятие Марка Викторией. Она упоминала «факты о нём» (не получил образования в колледже, не так часто, как ей бы хотелось, участвовал в обсуждениях, воспринимал чтение как обязанность), делавшие вклад в недостаток уважения. Я спросила, о чём для неё эти факты, и Виктория ответила: «Первое, что приходит мне в голову, что он не слишком умный, но я знаю, что это не так». Когда я уточнила, как она понимает, что это не так, она рассказала о советах Марка по обустройству её студии и создании маркетингового плана для работы. Он не просто поддерживал её, но ставил полезные задачи. Она видела его вклад в успех бизнес-аспектов её работы. Она могла признать, с какими умом он помог ей составить план. Он не делал допущений, вдумчиво расставлял всё по порядку и находил креативные идеи.

В последующих разговорах Джилл задавала вопросы, которые помогали Виктории раскрыть некоторые из дискурсов, побудившие её смотреть на Марка глазами проблемы.

Мне стало интересно, как, с учётом всего сказанного, Виктория оказалась вовлечена в сомнения по поводу ума Марка. Ей это тоже казалось странным. Когда я спросила, кто мог считать, что отсутствие образования в колледже, неучастие в обсуждениях и нелюбовь к чтению являются индикаторами недостатка ума, она начала размышлять о влиянии на неё преподавания в университете. Мы говорили о различиях между его ценностями и ценностями того, что Виктория назвала «повседневным миром». Она сказала, что это обсуждение помогло ей прояснить некоторые вещи. Когда они с Марком только начали быть вместе, она не была частью университета. Она была художником, едва сводящим концы с концами в Висконсине. В своей тогдашней ситуации она не испытывала таких же чувств по поводу образования и читательских привычек Марка.

Когда я повернулась к нему, Марк согласился, что когда Виктория жила в Висконсине, ситуация была другой. Он добавил, что тогда её отвращение становилось более заметным после посещения кинотеатров. Марк не видел большого смысла в том, как Виктория и её друзья из Чикаго обсуждали фильмы, и не понимал, почему это было так важно для Виктории. Сейчас ему стало интересно, принадлежал ли такой тип обсуждений университетской среде (Теперь Марк прослеживал истоки чувства отвращения в «университетской среде», не в себе или Виктории).

Виктория согласно кивнула, но добавила, что ей нравится процесс критического осмысления. Когда она начала говорить о том, как бы ей не хотелось подчинять своё восприятие влиянию университета, Марк её прервал.

«Ты знаешь, что я хожу в колледж», — сказал он. Пара рассказала мне, что он решил продолжить трудовое обучение по предложению Виктории. Чего до этой встречи женщина не знала, так это что он получал удовольствие. «Мне нравится быть открытым, видеть новые вещи, встречать новых людей».

Когда я спросила Викторию, каково это — слышать об опыте Марка, она сказала, что чувствует себя лучше, даже просто зная об этом. Она также оценила то, как он отстоял себя. «Это очень умно!».

Я спросила, означает ли посещение Марком колледжа, что он тоже будет руководствоваться университетскими ценностями. Марк ответил, что предпочитает собственные ценности. Виктория согласилась, сказав, что к его отношению к обучению она может отнестись с уважением.

На первых двух встречах Джилл задавала вопросы, помогавшие Виктории и Марку назвать и разместить влияния некоторых из проблем, негативно влияющих на их отношения. Виктория и Марк оценили проблемы и озвучили свои предпочтения по поводу отношений с этими проблемами. Вопросы Джилл помогли Марку и Виктории обнаружить роль социального класса (в виде «университетских ценностей») в формировании смыслов, которыми они наделили ряд своих различий. Было подсвечено несколько уникальных эпизодов — событий, которые не могли быть предсказаны проблемной историей — но Джилл, Марк и Виктория пока не развили из них потенциально поддерживающей.

В связи с визитом коллег на третью встречу мы смогли пригласить рефлексивную команду. Когда я спросила Викторию и Марка, они были открыты к опыту и также разрешили сделать видеозапись, чтобы они могли пересматривать её позже. После того, как Викторию и Марка представили членам команды, я с интересом начала диалог о том, захватили ли их воображение какие-то из тех уникальных эпизодов, которые я ранее заметила. Я начала интервью с чтения вслух своих записей, вспоминания наших разговоров и вопросов о том, как обстояли дела после нашей последней встречи.

Виктория сказала, что после последнего разговора думала о мечтах, которые поминала. Она размышляла, вписывается ли в них Мак, но после нашей беседы поняла, что не знает о его мечтах и хотела бы их услышать.

Марк чувствовал сомнения по поводу раскрытия своих мечт. Когда я задала вопросы, чтобы распаковать эти сомнения, он сказал, что проблемы страха и неуверенности удерживают его от того, чтобы держаться за своё в «этих вот разговорах, которые Виктория вечно хочет вести». В последовавшем диалоге он уточнил, что у него просто не было таких же мечт о больших достижениях и артистических успехах, как у Виктории. Вместо этого он с предвкушением ждал каждых выходных, чтобы что-то смастерить — например, полки для гостиной. После, когда описание различий стало чуть более подробным, я напомнила ему наш разговор о разнице в университетских и повседневных ценностях. Мне было интересно, является ли это ещё одним примером. Он думал, что да. Я спросила, как ему кажется, как на него влияет эта разница. «Я начинаю чувствовать неуверенность, — ответил он. — И потребность защищаться».

Я уже собиралась задать вопрос о влияниях страха, неуверенности и потребности защищаться, когда Марк сказал, что так было не всегда и начал делиться воспоминаниями о бейсбольном лагере мечты. Я никогда не слышала о бейсбольном лагере мечты и попросила его рассказать мне о нём побольше. Он объяснил, что бейсбольный лагерь мечты — это место, где обычные ребята за плату могут провести неделю, играя в бейсбол с ведущими игроками лиги на крупном стадионе.

Виктория составила Марку компанию на той неделе. Она помнила, как он сиял и как блестели его глаза, когда он наслаждался игрой и пытался чего-то добиться. Большую часть часа они провели за рассказыванием подробных историй того периода, когда страх и неуверенность не смогли его остановить, когда он одержал победу. Для Виктории воспоминания об этом опыте были «фантастическими». Я спросила, когда ещё она ценила и наслаждалась Марком также, как в бейсбольном лагере мечты. Она рассказала мне о путешествии с палатками, в которое они отправились с его дочерью на заре их отношений. Всё пошло не так. Несчастная Виктория пыталась укрыться от дождя и грязных луж в палатке, ей хотелось быть где угодно, только не здесь. Но потом Марк начал танцевать и петь под дождём с Эмили, его дочерью. Он продолжал звать Викторию, пока она не присоединилась, и теперь это было одним из самых ценных воспоминаний путешествия.

Я спросила, кому важнее оставаться в контакте с этой частью Марка — самому Марку или Виктории. Оказалось, что это важно для них обоих. Для Виктории это означало, что она может пригласить Марка на коктейльную вечеринку или фильм с коллегами и не переживать, что он не сможет поучаствовать. Это помогло ей увидеть, как он может вписаться, и даже напомнило ей о ситуациях в прошлом, когда ему уже это удавалось. Она описала два примера, которые оптика «университетских ценностей» (с оттенком классовой дискриминации) не давала ей вспомнить. Для Марка его версия себя в «бейсбольном лагере мечты» означала, что он может «продолжать не сдаваться», вместо того, чтобы погружаться в неуверенность.

Когда мы поменялись местами, члены команды дали отклики на разные момента диалога. Здесь я упомяну комментарии, на которые Марк и Виктория выбрали дать ответ. Одна из членов команды обратила внимание на то, что хотя Марк озвучил сложности по поводу разговора, он смог вспомнить бейсбольный лагерь мечты. Ей было сложно представить более живой способ говорить о мечтах. Другому участнику стало интересно, как человеку со столь скромными мечтами удалось претворить в жизнь такую огромную, как бейсбольный лагерь мечты. Третий отклик относился к пению и танцам под дождём. Комментировавший это член команды размышлял, имеет ли это событие отношение к тому, что Марк не позволяет размывать свои мечты.

Марка и Викторию тронули комментарии рефлексивной команды. Они вернулись в комнату и рассказали ещё несколько историй о бейсбольном лагере мечты и как Марк решил туда поехать. Мне стало интересно: если «университетские ценности» являлись проблемой, могут ли «мечты» иметь какое-то отношение к жизненному проекту, которому пара могла бы следовать перед лицом этой проблемой. Они ответили согласием и назвали проект «жить нашими мечтами».

Виктория снова вспомнила эпизод в кемпинге и поняла, что Марк проявил активность, уговаривая её выбраться из палатки и присоединиться. Она думала о том, что сама пока не приложила таких же усилий, чтобы проторить дорожку для него. Виктория закончила словами, что для неё привычнее быть центром внимания, тогда как команда больше говорила о Марке. Ей было интересно, не является ли это знаком того, что он идёт вперёд и растёт. «Это точно вписывалось бы в мою мечту», — сказала она.

В этом интервью Марк и Виктория дали название жизненному проекту. Они начали развивать альтернативную историю и «историю настоящего». К счастью, эта новая история была засвидетельствована аудиторией из нескольких людей и задокументирована на видео.

Интервью о «бейсбольном лагере мечты» оказалось поворотной точкой в отношениях. Виктория начала четвёртую встречу разговором о «новом Марке», который теперь явно заботился об отношениях. Она описала его как более любознательного и общительного.

Когда я повернулась к Марку, он сказал, что ощущает себя как более хорошего слушателя. Он думал, что другие тоже замечают эти перемены. Это было практически неизбежно, потому что он говорил вслух о своих мыслях. Он с удивлением обнаружил, что, когда делится своими мыслями, чувствует себя лучше. По его словам, эти изменения стали возможными благодаря его осознанию, что ему есть, что сказать и какой вклад сделать. По мере развития этого осознания, Марк начал задумываться о помощи рефлексивной команды в его достижении. Он поделился тем, как его тронуло, когда другие люди увидели в нём ценность. Посмотрев на себя их глазами, он сам начал больше себе ценить. Простое понимание собственной возможности сделать вклад позволило ему более чутко смотреть на происходившее вокруг. Теперь он признавал свой потенциал ко многим свершениям.

Мы множество раз слышали подобного рода отклики на рефлексивные команды. Эти отклики вдохновляют нас задействовать команды при любой возможности.

Расспросив Марка о смыслах этих событий, я повернулась к Виктории, свидетельствовавшей разворачивание новой истории. Когда я спросила, что захватило её внимание в моём разговоре с Марком, она ответила, что всегда знала о существовании этого в Марке. И пока он говорил, ей продолжали приходить на память примеры энтузиазма, с которым он делал что-то новое. Женщина сказала, что они как будто застряли на плато, но теперь начали покорять следующую гору.

Здесь заметна польза рефлексивной позиции. Слушая, как Марк разговаривает с Джилл, Виктория вспоминала прошлое и эпизоды, соответствовавшие её восприятию «нового Марка». Когда Марк услышал слова Виктории об их прогрессе как пары, это не могло не придать его новым историям ещё большей плотности. Они стали более реальными, более насыщенными и более запоминающимися. Теперь Джилл задавала некоторые вопросы с намерением помочь новым историям развиваться.

Марк сказал, что больший контакт с людьми — вместе с Викторией или без неё — поможет ему поддержать этот новый взгляд на себя. Он узнал себя как более сильного человека, но даже сильный человек может почувствовать себя неуверенно в одиночестве.

Я вернулась к началу разговора, когда Виктория назвала обсуждаемые нами перемены «новым Марком». Мне не хотелось обесценивать изменения Марка, но я заметила, что как минимум что-то из того, что она назвала «новым» имело корни в прошлом. Я спросила, связан ли как-то «новый Марк» с «новой Викторией» или «новыми отношениями».

Виктория кивнула и сказала, что изменила свой взгляд на некоторые вещи и с этим открылись новые возможности в их отношениях. Теперь её оптика была шире пределов, задаваемых университетскими ценностями.

Мне стало интересно, могут ли университетские ценности снова брать верх и убеждать, что Марк не вписывается в мечты Виктории, в периоды её преподавания в Чикаго, когда она будет окружена академическим сообществом. Виктория увидела вероятность такого исхода и решила приложить больше усилий к тому, чтобы приобщить Марка к своей жизни в городе — и приглашая друзей и коллег присоединяться к ним, когда он будет в Чикаго, и больше обсуждая с ним свою активность и интересы в университете. Большая вовлечённость Марка в её жизнь была частью мечт Виктории.

Марк отозвался, что может пойти навстречу Виктории в этом, но с оговоркой, что для неё может быть важным и участвовать в его жизни в Висконсине.

Между встречами, во время выходных в Висконсине, Виктория попросила Марка прочитать её рассказ. Письмо не было привычным ей инструментом творчества, так что она подумала, что ей стоит быть более открытой к идеям Марка, чем она была бы с другими формами искусства. Спустя два дня после отъезда он вернул ей её рассказ по факсу, поправив грамматические ошибки.

Виктория вспомнила эту ситуацию во время пятой встречи. Она не говорила с Марком о своей реакции на исправления, потому что это казалось так тесно связано с тем, над чем они работали в терапии, что она решила подождать. Я спросила, разные ли реакции на эту ситуацию могут исходить из университетских ценностей или жизни их мечтами. Женщина закрыла глаза, сделала глубокий вдох и ответила, что да, разными. Я спросила, какую реакцию она предпочитает. Она отозвалась, что ту, которая исходит из намерения включать Марка в свои мечты. (Обратите внимание на изменение в языке от «жить нашими мечтами» к «включать Марка в свои мечты». Мы замечаем, что люди гибки в назывании своих проблем и проектов. Терапевтам важно следовать за ними по течению). Когда она держала это намерение в сердце, то могла увидеть в исправлениях его заинтересованность в её труде и комфортный для него способ привнести свой вклад. Я спросила, а были ли ситуации, в которых Виктория увидела бы другой смысл в реакциях Марка, держи она тогда у сердца намерение включать Марка в свои мечты. Женщина вспомнила три эпизода, теперь выглядевшие иначе. Один из них был связан с демонстрацией своих работ. Марк ходил с ней по галерее, озвучивая идеи, что служило моделью для каждого предмета. Теперь Виктория видела, что таким образом Марк находил её источники вдохновения и связи между их жизнью и её работой. Университетские ценности породили ожидание интеллектуальной критики, за которым не удалось рассмотреть идущих из любви намерений Марка.

Когда я спросила Марка, каково ему было свидетельствовать тому, что Виктория видит, когда исходит из намерения включить его в свои мечты, он ответил, что испытал огромное облегчение. Когда в прошлом она просила его посмотреть на её работу или даже просто поговорить о фильме, у него было чувство, словно его проверяют. Будто есть какой-то правильный ответ, который она знает, а он нет. Различия поместили их в неравные условия, где она экзаменатор, а он студент. Как следствие, он чувствовал себя загнанным в угол. В отсутствии знания правильного ответа первой реакцией было не давать ответа вообще, что неизбежно вызывало у Виктории фрустрацию и чувство загнанности в угол росло сильнее. Я спросила его, что изменилось теперь. Он ответил, что если Виктория отстраняет университетские ценности ради того, чтобы включить его в свои мечты, то правильного ответа нет; всё сказанное им будет иметь смысл вовлечённости в её жизнь.

Виктория согласилась, добавив, что чувствует себя полной надежд.

Марк сказал, что такой поворот событий уменьшат его страх. Он поделился, что уже чувствовал меньше страха на работе, и описал событие, в котором смог за себя заступиться, потому что ему надоело, что на его давят со всех сторон.

Для Виктории событие на работе показало, что Марк опирается на свой ум и интуицию. Она видела его возрастающую уверенность и думала, что со временем это будет помогать ей узнавать, какой вклад он может сделать. Она чувствовала гордость и счастье от того, что Марк исследует свою жизнь и занимает позиции. Её расстроила аналогия экзаменатор-студент. Я спросила, может ли она представить, откуда пришла эта аналогия? Она могла, и ей хотелось поразмышлять, не погрузилась ли в университетские ценности больше, чем в искусство. Она предпочитала искусство, и думала о том, что большая включённость Марка в её искусство и жизнь поможет сохранить баланс таким, каким ей было важно его видеть.

В этом интервью отношения власти и классовые дискурсы были обнажены очень прикладным и актуальным способом. Появившиеся в разговоре метафоры неравных условий и отношений экзаменатор-студент сделали вклад в деконструкцию университетских ценностей. Эти идеи не были предложены Джилл, но Виктория и Марк не могли вычленить их, пока Джилл не задала вопросов, позволяющих разместить проблемы в дискурсах их локальных культур. Через деконструкцию Виктория и Марк смогли увидеть возможности, которых раньше не видели. Эти возможности предлагали новые выборы и проложили им путь к пересочинению своих отношений, к истории, отличной от той, что писали их классовые различия.

На шестой встрече и Марк, и Виктория делились, какими способами помогали отношениям двигаться вперёд. Стало больше совместных разговоров о работе Виктории. Оба чувствовали, что действительно обменивались мнениями. Они без злости находили решение споров. Марку в этом помогал более позитивный взгляд на себя, уже не настолько подверженный влиянию страха и деградации. Новый взгляд позволял ему более активно, без страха, продвигать своё мнение, и слушать ответ Виктории, не испытывая потребности обороняться. Он также инициировал некоторые из их диалогов, что было для него новой ролью. Виктория стала применять новый взгляд и способ слушания — более открытый и свободный от установок, навязываемых предполагаемым большим знанием в отношениях экзаменатор-студент. Оглядываясь на эти моменты взаимодействия, Марк признал, что Виктория не пыталась контролировать отношения. И это знание давало ему участвовать в них с лёгким сердцем. Оба чувствовали, что разговоры делали более комфортным устное взаимодействие друг с другом. Этот комфорт не был чем-то новым, но в какой-то момент привычный способ быть вместе от них ускользнул. К концу шестой встречи, в ответ на мои вопросы, Виктория и Марк поделились событиями из прошлого, из начала их отношений, когда они чувствовали комфорт, похожий на тот, что возвращали себе сейчас.

Оба испытывали надежды и ощущали, что как будто заново узнают друг друга. Для Виктории следующим шагом была бы более эмоциональная связь и большая близость.

Шестое интервью служило укреплению истории Марка и Виктории через добавление характерных моментов и событий, делавших вклад в альтернативный нарратив. Истории прошлого обогащали и насыщали историю настоящего, а завершающие вопросы Джилл о следующих шагах пригласили Викторию распространить историю на ближайшее будущее.

Марк начал седьмую встречу со слов, что испытывает злость на другие отношения Виктории. Я поделилась, что меня тянет в два направления. Первое — ответить на злость в отношениях; но я также заинтригована тем, что Марк взял на себя инициативу выбора темы для обсуждения. Это было чем-то новым, и мне было интересно, является ли это шагом в сторону от страха и в направлении чего-то предпочитаемого. Я спросила Марка, к какому из этих двух направлений, по его мнению, наиболее важно обратиться.

Здесь Джилл расширяла возможности, оставляя право выбора в руках Марка.

Марк ответил: «Думаю, к обоим». Он добавил, что, хотя и знал об отношениях, до прошлых выходных не проявлял злости по этому поводу. Если говорить о злости, это шаг в сторону от страха. Ему было важно увидеть, что разговоры — даже о злости — сильно помогли. Он мог злиться, выражать это и может быть отпускать, а они с Викторией сохраняли связь.

Виктория согласилась, сказав, что эти шаги были и хорошими, и пугающими.

Я спросила, хотят ли они поговорить ещё об отношениях, и оба, Виктория и Марк, ответили, что нет. Для Виктории другие отношения были связаны с тем, насколько они с Марком отдалились. В этом процессе они снова выбрали друг друга, и с учётом этого выбора других отношений больше не будет.

Марк кивнул. Они смотрели друг другу в глаза.

После паузы Виктория сказала, что они проводили выходные вместе, но не в изоляции. Как пара, они общались с другими людьми. Казалось, что они вместе возвращаются в свои жизни.

Когда в качестве прелюдии к следующему вопросу, я озвучила мысль «Значит, вы вместе возвращаетесь в свои жизни...», Виктория прервала меня: «Кроме сферы сексуальности и чувствительности». Она уточнила, что за несколько месяцев до встречи со мной она перестала заниматься с Марком сексом, поскольку не чувствовала ни духовности, ни близости. Марк пережил это как отвержение и полностью отстранился сексуально; он верил, что именно этого Виктория и хотела. Прикосновения исчезли совсем — они не держались за руки, не обнимались, ничего.

Мне было интересно: то, что Марк смог отодвинуть свой страх в сторону и озвучить злость по поводу других отношений, связано с тем, что Виктория принесла в терапию их сексуальное взаимодействие, или с чем-то другим?

По мнению Виктории, это было связано с тем, что они снова соединяют свои жизни.

Я уточнила, является ли эта фраза — «соединить свои жизни» — проектом, над которым они выбирают работать со мной.

Оба кивнули. Для Виктории снова соединить их жизни было значимой частью их общих мечтаний. Марк был согласен с ней.

Виктория заметила, что ей и хотелось бы возобновить сексуальные отношения с Марком, и страшно, потому что многое в их взаимодействии шло хорошо, но будет ли так и с этой сферой?

Хотя мне было интересно больше узнать об этом страхе, наш час подходил к концу и я не стала расспрашивать о нём. Вместо этого я поставила в записях рядом с ним знак вопроса.

Для Марка наиболее комфортным было отнестись к сексу как к исследованию; чтобы, если они к нему вернутся, он мог бы получать постоянную обратную связь.

Мы вспомнили, что обычно Виктория хотела обратной связи по поводы её работ. Мне стало любопытно, есть ли что-то, чему они научились в процессе выстраивания совместных диалогов вокруг откликов Марка на искусство, и что могло бы пригодиться в этой области. Они согласились на том, что допущения и фиксация на одном правильном способе провоцируют проблемы, тогда как продолжение диалога способствует сохранению связи.

Я спросила Марка, хотелось бы ему поговорить о других отношениях Виктории на следующей встрече. Он ответил, что ему было важно узнать о её желании сексуальной близости.

Хотя я ожидала, что на восьмой встрече мы будем говорить о сексе, Виктория и Марк говорили о диалогах. После седьмой встречи Марк поделился с Викторией, насколько болезненными оказались для него её сексуальная и романтическая близость с другими людьми. Они рассказали мне о некоторых деталях этой беседы и мне стало интересно узнать о её смыслах и последствиях. Для Марка разговор означал, что между ними становилось больше честности. Для Виктории это имело ещё один смысл. Марк так открыто поделился с ней своими переживаниями, что она смогла почувствовать их. Она уже была счастлива тому, что они говорят больше, но этот разговор стал чем-то совершенно новым. Марк признал вклад Виктории в эти разговоры: она сохраняла спокойствие и проявляла меньше враждебности. По его словам, теперь она действительно старалась слушать, что говорил Марк. Виктория надеялась, что в следующий раз, когда она окажется перед возможностью связи с другим мужчиной, она сможет ощутить не только свои чувства, но и чувства Марка. Но сейчас, когда они с Марком могли говорить друг с другом, такая возможность казалась очень отдалённой.

Марк не ожидал такой реакции Виктории на разговор о других её возлюбленных. Он инициировал его, но всё равно думал, что совершает ошибку; он предполагал, что Виктория либо подумает, что он ошибается, либо решит, что он ноет. А она, казалось, была очарована. Она поделилась, что просто хотела быть в курсе его мыслей и чувств. И хотела этого во всех их обсуждениях. Марк думал, что вкладом может быть только что-то новое, а часто у него не было больших и ярких идей. Но когда Виктория говорила о том, как важно ей разделять его мысли и чувства, страх уходил.

Я спросила Марка и Викторию, был ли у них опыт дружбы, в которой они чувствовали свободу говорить о своих мыслях и чувствах. У обоих он был. Марк рассказал о завтраках с соседом по комнате, с которым он жил до встречи с Викторией. Они сидели за кухонным столом и за чтением газет говорили, что приходило в голову. Марк часто с удивлением слышал, как Луис обращается к сказанным им вещам и было слышно, что они на него повлияли. Воспоминания об этих отношениях помогли Марку увидеть, что чтобы предложить что-то ценное, ему необязательно создавать что-то новое. Виктория рассказала о своей лучшей подруге, Салли, с которой они каждый день встречались или говорили по телефону. Эти отношения напомнили ей, как иногда важно разделять детали чьей-то жизни. И такой тип взаимообмена был очень далёк от университетской критики.

Мне стало интересно, говорим ли мы о близости.

Важной частью работы терапевта является задавать вопросы, позволяющие замедлиться, развить детали, поразмышлять над смыслом. В своём отчёте Джилл опустила множество аккуратных детальных вопросов, которые она задавала, чтобы укрепить насыщенную историю, рассказываемую Марком и Викторией. Я (ДжК) надеюсь, что поразмышляв, читатели могут представить, как по-другому могли бы повернуться события, не будь там вопросов Джилл.

Марк и Виктория пришли на девятую встречу со словами о том, как хорошо в последнее время обстояли дела. Они оба чувствовали себя «в одной лодке». Пара рассказывала о том, что взаимодействия стало больше и им это нравится. Марк смотрит на Викторию с нежностью, а Виктория открыта к этому. Виктории казалось, что Марк открывается ей так, как никогда раньше. Марк считал, что он уже был таким, но Виктория не могла этого увидеть. Для Марка это означало, что ей не всё равно на его старания. Ему легче было открываться, потому что Виктория была расслаблена, восприимчива, к ней можно было подойти. Впервые за долгое время она сказала, что любит его.

Стало больше влечения, включая объятия и возможность держаться за руки на публике. Для Марка это было свидетельством усилий. Для Виктории объятия и то, что они держались за руки, было внешним подтверждением продолжающихся перемен.

Самым серьёзным шагом для них стало занятие любовью. Они оба были рады и видели важность в том, что вообще это сделали. Это знаменовало их обновлённую миссию и растущую любовь. Виктория отметила, что, хотя ей не хочется обесценивать новую связь между ними, занятия сексом для неё были больше про старую рутину. Её расстраивало, что она не проявила больше активности в том, чтобы это изменить. Сожалела, что не добавила большей игривости. Ей бы хотелось взаимодействовать по поводу секса и в кровати, и за её пределами. Мне было интересно, пригодится ли для этого что-то, чему они научились в своих диалогах. «Говорить то, что в наших сердцах», — сказала она. Марк согласился.

Когда новая история начинает проявляться в жизни здесь и сейчас, терапевтические беседы становятся более свободными. Часто люди без вопросов более подробно говорят о новых изменениях. Проблемы упоминаются меньше и меньше. С Марком и Викторией Джилл сохраняла активность в задавании вопросов, направленных на озвучивание деталей, сложностей и смыслов, но присутствовал и более спонтанный разговор, а старые проблемы не удерживали контроля над тем, что было сказано или чувствовалось.

На десятую встречу Виктория пришла, сияя. Неделей раньше она проснулась в середине ночи от сильной тошноты и спазмов в желудке. Она позвала Марка, и тот выскочил из постели и приехал в Чикаго. В этом событии было множество значимых деталей, начиная с того, что Виктория вообще сделала этот звонок. Проснувшись, испуганная и страдающая, она немедленно позвонила Марку; в прошлом она, скорее всего, позвонила бы Салли, а потом они могли бы позвонить доктору или направиться прямо в приёмное отделение, не уведомляя Марка. То, как Виктория немедленно потянулась к телефону, чтобы связаться с ним, стало свидетельством его центральной позиции в её жизни и явно говорило о доверии и уверенности в нём и их отношениях. Ответив на звонок, Марк сразу поддержал её и показал эмоциональную вовлечённость. Он предложил позвонить доктору или помочь другим способом, параллельно одеваясь в дорогу. Он ни разу не упомянул свои дела следующего дня.

Этот инцидент был очевидно значим и для Виктории, и для Марка. Джилл выбрала задать множество вопросов, чтобы развить ещё более насыщенное, более значимое переживание инцидента для обоих партнёров. Осмысляя этот опыт, мы можем увидеть, что было бы полезно замедлить диалог и убедиться, что на Джилл не слишком сильно влияет дискурс, отводящий привилегированное положение отношениям в паре по сравнению со всеми остальными отношениями — особенно поскольку раньше Марк предположил, что они с Викторией должны больше полагаться на сторонних людей в некоторых интересах и активностях. Мы не отделены от культуры, и никогда не можем знать обо всех дискурсах, которые может быть полезным деконструировать — но это не означает, что мы не должны продолжать пытаться.

Я напомнила партнёрам, что когда они изначально пришли ко мне, то назвали проблемы в отношениях как «дистанция» и «фрустрация». Мне было интересно, показывает ли этот эпизод, как далеко они зашли. «Это было совершенно обратным!», — сказала Виктория.

Этот эпизод оказался настолько значимым для Виктории, что она предприняла ещё один эмоциональный шаг. В свои следующие выходные в Висконсине она прокатилась на мотоцикле, собрала яблоки в саду и присоединилась к вечеринке в честь дня рождения родственника Марка, проходящей в доме его матери. Она могла со спокойным сердцем участвовать во всех этих мероприятиях, потому что чувствовала больше открытости и доверия. Она хотела сделать это, чтобы у Марка были свои мечты. Раньше она бы привезла с собой работу и провела бы с ней как минимум часть времени. На этот раз ей удалось найти способ выполнить всё до того, как поехать в Висконсин.

Пока Виктория не поделилась, с какими намерениями вступила в прошлые выходные, Марк не осознавал значимости этих событий. Он думал, что у неё просто оказалось больше времени. Теперь, услышав, какую ценность этим выходным придала Виктория, он ощутил себя уже не на периферии её жизни, а ближе к центру. Это чувство словно открывало для него дверь в будущее.

Снова вспомнив нашу первую встречу, я напомнила им, что Марк получал 50-60% желаемого в отношениях. Мне было интересно, что они сказали бы сейчас. Оба назвали цифру 80-85%; для них изменения произошли благодаря:

• новому способу диалога
• доверию
• впусканию другого в свою жизнь
• возвращению к прикосновениям

Будь у нас на десятой встрече больше времени, я бы, наверное, позадавала вопросы о том, что это были за желаемые, но отсутствовавшие 15-20%. Пара сама принесла то, что было похоже на ответ, на 11ую встречу. Их фокус был явно направлен на эти 15-20%. Виктория поделилась грустью и злостью по поводу их сексуальных отношений. Марк говорил о фрустрации и злости. Виктория ждала от Марка больше активности и ответственности. Марк отозвался, что когда это происходит — она отстраняется. Для Виктории в такие моменты секс был неуместен. Ей казалось, что ситуация улучшится и они смогут перейти к сексу, если он погладит её по голове, назовёт красивой и посмотрит в глаза. На это Марк ответил: «Может, просто дашь мне сценарий?»

Обвинения начали захватывать власть над разговором, и я спросила, будет ли паре ок, если я немного замедлю ход события.

Аспекты старой, проблемной истории снова начали влиять на Марка и Викторию. Это не слишком редкое явление. Джилл увеличила свою активность в ведении беседы, вернувшись в более структурированный паттерн разговора с одним партнёром и последующим обращением к другому за откликом на только что услышанное.

Чуть больше услышав об их текущих проблемах, я спросила, могут ли Марк и Виктория вспомнить совместный сексуальный опыт, хороший для них. С удивлением они поняли, что вспоминают разные ситуации. Марк привёл пример, в котором «всё шло гладко», он чувствовал себя за главного, Виктория казалась довольной и восприимчивой во всём процессе и они оба достигли оргазма. Для Виктории релевантным примером были ситуации, когда она чувствовала себя красивой и лёгкой.

Я чуть больше расспросила Викторию об этом, и она поделилась, что одним из наиболее весомых факторов в том, насколько хорошим ощущался секс, для неё было чувство собственной привлекательности. Если она ощущала себя толстой и неуклюжей, её вовлечённость уменьшалась. Мне стало интересно, повлияло ли на её идеи о сексе её воспитание как девочки и женщины. Она кивнула и ответила, что, наверное, мужчины переживают о своём внешнем виде, но совсем не так сильно, как женщины, и вряд ли во время секса. Я спросила, как ей кажется, откуда пришли идеи о необходимости выглядеть конкретным образом.

«Отовсюду», — ответила она. «Фильмы, книги, даже реклама»…Я уточнила, были ли изображения в книгах, фильмах и рекламе, реальными? По её словам, реальными в них были люди. Я упомянула свой опыт работы с женщиной, моделью по профессии, и спросила, интересно ли Виктории узнать, что она рассказала мне о журнальных обложках и тому подобном. Получив согласие, я поделилась словами модели о том, что люди в рекламе реальны только на очень маленький процент: их фотографируют в определённом возрасте, который не будет длится долго. Их приводят в порядок и ставят в определённые позы, чтобы создать определённое впечатление. Более того, итоговое изображение часто ретушируется, чтобы стать ещё «лучше».

Читатели могут увидеть, что здесь Джилл транслирует своё собственное знание. Для нас важно, что Джилл спросила Викторию, хочет ли та его услышать, и что ещё важнее — Джилл передала местное знание конкретного человека, не совет бесплотного эксперта.

Мне стало интересно, как неестественные фотографии повлияли на Викторию. «Я всегда сравниваю себя, — ответила она. — И не в свою пользу». Я спросила, рассказывали ли ей эти фотографии какие-то истории о её ценности. Она откликнулась, что в плане сексуальности ей практически нечего предложить. Подходит ли ей (в сексуальном или другом плане) такая зависимость её ценности от соответствия фотографии, выносящая за скобки проявления любви, страсти, творчества, игривости и близости? Ей казалось, что, конечно, это неправильно. Она сказала, что любовь, творчество, игривость и близость не остались полностью за скобками, но они зависели от её чувства собственной привлекательности, которое, в свою очередь, определялось тем, что говорил и делал Марк.

Я задала следующий вопрос: как ей кажется, когда можно достичь более любовной близости — когда люди равны или нет? Ответом было, что с большей вероятностью на это способны равные люди. Но могут ли они чувствовать себя наравне, если слова и действия Марка определяют то, как ощущала себя Виктория? Она сказала, что нет, и сложившимся таким образом ситуация её расстраивает. Мне стало интересно: учитывая фильмы, книги и всё ею упомянутое, как много женщин могло бы не столкнуться с влиянием подобного рода объективации? Ответом, важным для Виктории, стало «не так много».

Я спросила Марка, каково ему было слушать мой диалог с Викторией. Его это расстраивало. Он всегда думал, что Виктория красива и не знал, что у неё такие сомнения по этому поводу. Это ошеломило его.

Это конкретный пример нашей работы по деконструкции доминирующих дискурсов. Множество вопросов Джилл открыли для Виктории пространство, позволяющее заметить некоторые из способов, которыми доминирующие истории о признаках, определяющих красоту, увлекли её и сформировали её восприятие и убеждения. Также было сделано видимым неравенство мужчин и женщин перед этим дискурсом. Дальше Джилл задала множество вопросов уже для распаковки способов неосознанного участия Марка в патриархальных практиках власти.

В ответ на мои вопросы о том, что во время своего воспитания как мальчика и мужчины Марк узнал о своей роли в сексуальных отношениях, он рассказал об идее завоевания. Месяцы отсутствия сексуальных отношений со своей женой для него как мужчины были унизительным переживанием. Я сказала ему, что понимаю, что словосочетание «своей женой» было достаточно общеупотребительным, но оно звучит так, словно Виктория являлась предметом собственности, а не человеком. Он смог услышать меня и мне стало интересно, соответствовало ли восприятие партнёра как предмета собственности идее завоевания. Марк видел соответствие, но поспешно добавил, что, конечно, для него Виктория была человеком. Я поддержала его и поинтересовалась, могли ли продолжающие циркулировать в мире идеи о женщине как предмете собственности и завоевания во время секса заслонить от него знание о том, что Виктория является человеком. Он затруднялся с ответом.

Мы перешли к разговору о том, как в его отношениях с Викторией на него могла влиять идея о сексе как завоевании. Марк думал о том, что она может оказывать на него сильное давление в плане необходимости секса. Вынуждать концентрироваться на количестве вместо качества. Не давать ему быть внимательным к партнёрше и её ощущениям. В каком-то смысле, согласно этой идее, действия женщины не имели значения, пока она была покорной. Как ему кажется, каково быть женщиной в такого рода отношениях? «Словно она преступница,— ответил он. — Может, в садомазохистических отношениях это было бы прекрасно, но...».

Я продолжила разговор о разных способах, какими повседневная американская культура завлекает мужчин в ловушку подобного мышления. Марк согласился с тем, что мог неосознанно применять в жизни некоторые аспекты этих идей, и увидел в этом возможное объяснение, почему он мало разговаривает до и во время секса.

Слушая мой разговор с Марком, Виктория смогла посмотреть шире, чем из оптики грусти и злости. Она сказала, что, хотя пристальное внимание к собственной привлекательности часто преграждало путь, им с Марком временами удавалось переживать невероятную близость и зрелость в сексе. Она описала конкретный опыт, и, услышав это описание, Марк согласился, что это было прекрасно. Они оба помнили коммуникацию и чувство партнёрства, которое испытывали тогда. Они согласились, что их воспоминания о том опыте создавали гораздо более приятный образ доверительного сексуального взаимодействия, чем любой гламурный фильм. Мне стало интересно, как Виктория и Марк могут освободиться от влияния сцен гламурных фильмов на свою сексуальную жизнь. Они подумали о том, что, если быть внимательными друг к другу и взаимодействовать, то они смогут сами нести ответственность за свою совместную сексуальную жизнь. Им подходило нести эту ответственность самим вместо того, чтобы отдавать её влиянию неестественных фотографий и несправедливых идей.

С Марком и Викторией мы виделись ещё три раза. Они близко к сердцу приняли разговор о сексуальных отношениях и стали со свободой говорить о своих чувствах друг к другу и пробовать новые вещи. На 12ой и 13ой встречах они размышляли о своём разворачивающемся сексуальном опыте. Они рассказали мне, как читали друг другу в кровати поэзию. Виктория радовалась готовности Марка экспериментировать. Марк через эти опыты узнавал новое о себе и Виктории. Виктория заметила, что, когда она перестала переживать о своей внешности и начала обращать внимание на Марка, то стала очень сексуальной женщиной! Они оба поняли, что страх побуждал их сравнивать свои отношения с нереальными стандартами. Теперь, когда страх прошёл, они оба могли видеть разные возможности. Виктория обнаружила, что, когда на её пути не стоит страх, становится легко принимать влечение и открываться ему. Она думала о том, могла ли она всё это время не замечать, что Марк предлагает большее. Марк не знал. Он сказал, что, хотя всё складывается замечательно, ему сложно отказываться от властности. Мы обсудили ситуации, в которых ему давалось это проще и благодаря чему это стало возможным, и забрали с последней встречи некоторые идеи.

На 12ой встрече Виктория и Марк договорились выйти за пределы того, что теперь они называли добровольно наложенными ограничениями на свои сексуальные отношения. Там они обнаружили смех, безопасность и добрые чувства, о которых подробно рассказали на 13ой встрече. Они согласились поговорить друг с другом о том, что им будет комфортно делать и о том, что нет, и сказали, что найдут способы «попробовать» желания друг друга.

Непроблемные нарративы снова вступили в дело. Джилл продолжала задавать вопросы, чтобы укрепить новые истории по мере их появления, и ей уже не нужно было проявлять такую активность в структурировании интервью. Она могла немного отстраниться и наслаждаться возможностью быть частью радостных разговоров.

14ая и последняя встречи стали возможностью оглянуться назад, на то, чему пара научилась и чего достигла. Что стало заметным для Марка, так это что ему не нужно быть лидером, а отсутствие необходимости вести за собой означало возможность большей вовлечённости. Ему казалось, что он наконец понял, что Виктория имела в виду под «совместными мечтами». Это не означало создания каких-то великих планов, но подразумевало доверительность в том, что на сердце и в мыслях. Для Виктории самым большим изменением стало осознание, что ей не нужен человек, открывающий перед ней двери. Они с Марком могут пройти через них вместе.

Размышления о работе

Пересматривая свои записи, я снова чувствую благодарность к Виктории и Марку за то, что они открыли мне свои жизни, и, через этот текст, всем нам. Работа с ними поставила передо мной ряд дилемм, из которых одни были уникальными для их отношений, другие — часто встречающимися в работе с гетеросексуальными парами. Поскольку у нас был общий гендер и социальный класс, я с большой вероятностью могла понять и отдать приоритет историям и осмыслениям Виктории, нежели Марка. Поскольку я принадлежу доминирующей культуре, множество потенциально ограничивающих дискурсов могли ускользнуть от моего внимания. Пересмотр записей также напомнил мне о власти, которая оказывается у меня как у расспрашивающего. Хотя вопросы являются невероятно ценным инструментом взаимодействия, они всё равно наделяют расспрашивающего властью очерчивать области беседы. С Марком и Викторией я какое-то время расспрашивала их о дилеммах социального класса, прежде чем задать вопросы о гендере. Я не планировала этой последовательности, но знаю, что могла бы выбрать другие направления разговора и мы бы раньше пришли к рассмотрению гендера, а то и вовсе бы распаковали другой дискурс. Я знала, что могу впасть в осуждение либо Виктории — за сексуальные отношения с другими людьми, чем с Марком, или Марка — за то, что он оказался во власти доминирующих идей, рассматривающих мужскую сексуальность как завоевание. Мы думаем, что любая из подобных оценок ограничила бы полезность терапии.

Мы надеемся, что смогли рассказать историю моей работы с Марком и Викторией с достаточной степенью подробности, чтобы дать читателям почувствовать, как мы думаем и действуем в процессе преодоления этой территории.