Нарративная мастерская
+7 (499) 321-20-86
 
Ольга Хохлова, Михаил Пономарев, Татьяна Арчакова

В копилку нарративного терапевта:
практические инструменты ОРКТ
в контексте индивидуальной психотерапии и социальной работы с семьями группы риска

Через призму семинара Себастьяна Вернёва (Бельгия)
ОРКТ - ориентированная на решение краткосрочная терапия
В апреле 2018 года Ольга Хохлова, Михаил Пономарев и Татьяна Арчакова ездили в Ригу на семинар «Ориентированный на решение подход в работе с семьями в трудной жизненной ситуации: практические инструменты» Себастьяна Вернёва из Бельгии.
Себастьян возглавляет городской социальный центр защиты детей и работает с подростками и их семьями. По словам Себастьяна, в его городе 28% бедных из группы риска – и это в благополучной Бельгии!

На нарративной мастерской Ольга, Михаил и Татьяна поделились своими впечатлениями и познакомили наших участников с практическими инструментами из арсенала ОРКТ для работы с семьями из групп риска, о которых рассказывал Себастьян.
  • Ольга Хохлова
    Хотела поблагодарить центр Osta (Рига) в лице его основателей Александры и Арсения Павловских, которые нас позвали на этот семинар. Это уже второй семинар в Риге, куда я попадаю благодаря им.Эти мероприятия меня всегда очень вдохновляют и продвигают.
Арсений и Александра Павловские
4 года назад перебрались из Москвы в Латвию и основали свой центр как некоммерческую организацию. В Osta активно развиваются коллаборативные подходы в социальной работе.

Судя по всему, это очень редкое явление для латвийского профессионального сообщества - ведь когда все зарегламентировано более или менее правильно, то вроде бы ничего особенного делать не надо. Все супервизируются и учатся. Как Саша сказала: «Приехали русские фрики, устроили движ, и все до сих пор смотрят на это с некоторым полувосторгом-полунепониманием».

    • Михаил Пономарев
      Но движ дает свои очень хорошие результаты. Мы сами периодически бываем на мероприятиях, которые Александра и Арсений организуют для местного профессионального сообщества. Это всегда интересно и полезно. Семинар Себастьяна Вернёва из Бельгии – как раз одно из таких мероприятий.
    Себастьян показал совсем другой стиль в ОРКТ, чем мы видели раньше.
    Это очень общительный, всегда улыбающийся и ужасно энергичный человек, у которого энергия не иссякает даже в 12 часов ночи. Себастьян работает с довольно серьезными вещами, в том числе, с тяжелыми ситуациями в семьях, когда в социальном центре принимается решение - нужно ли подключать инстанции, изымающие ребенка из семьи, есть ли в семье достаточно ресурсов для того, чтобы ребенок там остался, и что делать для того, чтобы пребывание ребенка в семье было безопасным.
    Себастьян рассказывал достаточно непростые истории, но при этом с искрометным, очень понятным и простым юмором. Он очень опасался, что его шутки не поймут, но реакция на них была очень живой
    Сочетая заботу о себе и некоторый пофигизм, Себастьян рассказал, в том числе, что его привело в ОРКТ. Оказалось, просто это была ближайшая к его дому точка обучения психотерапии и консультированию. Он подумал – а почему бы и нет?

    Работать с детьми и подростками Себастьян начал в 16 лет, когда сам был еще подростком. Он присматривал на пляжах за детьми. В итоге у него это очень органично перетекло в профессиональную деятельность:
    «Мне нравилось быть на пляже, играть с детьми – почему бы было не совместить это с работой? Так я стал работать с детьми и посвятил этому жизнь»
    На семинаре царила дружественная атмосфера, в которой можно было пробовать и ошибаться, в частности благодаря байкам Себастьяна о своем неидеальном профессиональном и жизненном пути.
    Сегодня мы через призму семинара Себастьяна Вернёва обсудим нюансы и важные точки ОРКТ и познакомимся с 2 инструментами, которые изначально развивались как самостоятельные подходы, но очень хорошо встроились в ОРКТ:

    1. Модель Брюгге,
    2. Модель Signs of safety.

    Это довольно редкий случай, когда 3 модели, территориально появившиеся в разных местах (Signs of safety в Австралии, Брюгге в Бельгии, ОРКТ в Штатах), очень удачно в какой-то момент встретились и друг на друга легли. Точная хронология нам не известна, но сначала появилась ОРКТ, а модель Брюгге развивалась параллельно. С появлением Европейской Ассоциации краткосрочной терапии эти модели встретились в виде конкретных людей, которые принесли в Европу ОРКТ.
    Михаил Пономарев


    ОРКТ для чайников


    Михаил Пономарев
    Психолог- консультант, sfbt-практик, кандидат психологических наук, независимый эксперт по оценке и развитию персонала.
    «Я, наверное, ОРКТ-терапевт… Хотя ОРКТ терапевты редко о себе говорят, что они ОРКТ терапевты - скорее, ориентированные на решение практики. Хотя термин еще не устоялся пока. Работаю в основном со взрослыми. В индивидуальной терапии использую ОРКТ, как основную модель, нарративную терапию, как вторую по значимости, но очень иногда помогающую. Вообще стараюсь больше узнавать из смежных областей, например, из бизнеса, где я тоже периодически работаю на проектах по развитию персонала. Многие приходят с очень конкретными и понятными запросами, иногда больше физиологическими, чем психологическими - поневоле свою перспективу и знания начинаешь расширяешь.

    С 21015 года я очень плотно познакомился с ОРКТ, когда впервые съездил на конференцию. В ноябре будет проходить уже 4-я конференцию по ОРКТ, с анонсом которой можно ознакомиться на нашей страничке SF Team Russia на Facebook».
      По мнению Себастьяна, достаточно посмотреть на эту картинку, которую он назвал «ОРКТ для чайников», чтобы понять ОРКТ. Не зря он себя позиционирует, как простого чувака с простым юмором.
        Наверное, коучинг – самый близкий и похожий формат, который развивался параллельно в бизнесе. Но в итоге, я думаю, со временем это все склеится, если уже не склеилось, потому что у ОРКТ и коучинга очень много общих мест.
        Итак, ориентированная на решение краткосрочная терапия сформировалась в 70-х годах в США, в 90-е пришла в Европу. Сфера ее деятельности постепенно расширялась с контекста индивидуальной семейной терапии в более широкий – в социальную работу, бизнес-консультирование и т.д., где и пребывает сейчас, по крайне мере в развитых странах Европы и в США.

        Существует небольшое ответвление ОРКТ – простая терапия (simple therapy). Это довольно немудреная процедурная вещь. Но несмотря на простоту, здесь есть много нюансов. Давайте пройдемся по самым главным точкам терапии, чтобы понять суть модели.
        Этапы работы
        Запрос

        Приходит клиент и говорит о том, что у него не так.
        Формулирование конечной цели терапии

        Запрос сначала предельно конкретизируется и формулируется конечная цель терапии.
        Здесь сразу начинается специфика ОРКТ. В классическом варианте сложно работать с тематическими запросами типа чувства вины, агрессии, депрессии и пр. Но если проблема есть, и она имеет яркие, проявляющиеся поведенческие эквиваленты, то есть она не сугубо внутри человека и никак на его поведении не отражается, а как-то влияет на окружение человека и его взаимодействие с ним, то с этой проблемой можно спокойно начинать работать.

        Когда клиент приходит и говорит: «Хочу, чтобы у меня это прошло, мне это не нравится, хочу от этого уйти», если очень упрощенно говорить, терапевт начинает ему проедать мозг на тему: «А что хочется вместо этого?»

        Это одна из важных ключевых идей, над которой можно подхихикивать, или, наоборот, возводить в ранг чего-то святого, но на самом деле так действительно происходит. Здесь важно, не потеряв контакт с клиентом, сформулировать итоговую цель.
        Иногда смотришь на человека и думаешь – это ввинчивание в мозг - оно нормально или не нормально? Если ненормально, можно сбавить обороты.

        Таким образом вместо того, чтобы обсуждать, что сейчас плохо, мы говорим о том, к чему хотел бы прийти клиент, к каким изменениям, которые для него будут предпочтительными, желанными и при этом достижимыми.

        Если этот запрос сформулирован, то половина дела сделана! Вместо картинки «Не хочу, мне плохо, все не так» у клиента появляется другая: «Хочу так, и я к этому пойду, а терапевт мне поможет!»

        Это называется желаемое будущее. По-хорошему желательно, чтобы оно было довольно конкретным и касающимся определенных ситуаций, чтобы человек, делая маленькие шаги в этом направлении, замечал происходящие изменения.
        Здесь ОРКТ служит, может, немножко плохую службу с той точки зрения, что людям, впервые столкнувшимся с этим подходом, он кажется игрой.
        Достижения на текущий момент

        Когда цель терапии сформулирована и человек наконец сказал, какие изменения он хочет, начинаются вопросы о том, что, возможно, что-то из этого уже происходит в его жизни.
        Здесь терапевт начинает копать чуть меньше и сверлить мозг чуть менее яростно, но периодически эту удочку закидывая. Не зря исторический экскурс по краткосрочной терапии, в частности, ОРКТ, обязательно содержит ссылку на Милтона Эриксона с его трансовыми техниками и глубоко индивидуальным подходом к каждому клиенту.
        По сути дела, закидывание этих удочек немножко трансового плана. Человек, изначально сосредоточенный исключительно на одной картинке, когда все сильно плохо или не очень хорошо, после вопросов терапевта чуть-чуть смещает фокус внимания на изменения, начинает больше думать о них - и картинка меняется. Часто это происходит уже на первых этапах.
        Текущая позиция

        Для прояснения текущей позиции удобно использовать шкалирование – очень популярный инструмент в ОРКТ, одна из ее базовых техник.
        Шкалировать можно все, что угодно. Любую тему, над которой идет работа с клиентом, можно положить на шкалы, если опять же сформулирован конкретный запрос.

        Если туча (проблема) – 0, кубок (цель) – 10, то где сейчас по мнению клиента находится рыжий человек (он сам)?
          Кстати, есть еще одна зацепка, которую ОРКТ-терапевт никогда не упускает. Довольно редко человек приходит и отмечает на шкале 0 – ужас, дно, дальше некуда! Обычно отмечается пункт несколько выше – в пределах 5.
          Предпочитаемое будущее

          Красная медаль означает то самое предпочитаемое будущее, то есть то, куда клиент хотел бы прийти, каких изменений достигнуть.
          Это редко бывает золотой кубок, потому что золотой кубок – это своего рода идеальная жизнь. Обычно клиентам хватает гораздо меньше 10. Они говорят: «Хорошо бы от того 0 (1,2,3), который мне совсем не нравится, перейти к 7-8! Пусть я не откажусь от кофе совсем, но буду пить его не 30 чашек в день, а 5, или обнимать детей не 5 раз в день, а один, но не давать ни разу подзатыльник»

          Когда эти самые 7-8 наступают, можно считать терапию законченной. Но можно считать ее законченной еще раньше, когда клиент уже понял, что он пошел к этим 7-8, и ему, в принципе, их хватает. Тогда терапевт особенно не нужен.

          Именно по этой причине к ОРКТ привязался лейбл краткосрочности. Действительно во многих случаях, если сформулирован образ будущего и изменения уже удалось нацеплять, клиент начинает довольно быстро сам к ним идти. Это происходит часто в рамках 2—5 сессий с некоторой оговоркой, и дальнейшая работа не нужна.
          Эта оговорка важна не только для ОРКТ, но и для других смежных подходов – в любом случае хорошо, когда клиент приходит готовым к работе, но в ОРКТ это особенно значимо.

          Существуют разные стадии готовности человека к изменениям, например, клиент сначала не хочет ничего менять, считает, что все хорошо и так, хотя многие вокруг говорят, что плохо.

          На следующей стадии он начинает размышлять: «Может быть, что-то надо изменить в жизни? Предпринять какие-то усилия, что-то еще сделать?» На этих стадиях ОРКТ не очень хорошо работает, эффективнее помогают другие подходы.

          Для реальной действенности ОРКТ важно, чтобы человек был готов к изменениям и имел четкое понимание, что он точно хочет. В модели Брюгге, кстати, прямо выделен пункт, что у клиента сформирована некая мотивация на изменения.
          Закрепление изменений

          Это последний этап работы, на котором ОРКТ, в принципе, работает неплохо, но здесь тоже нужно подтягивать еще дополнительные методики, потому что с сохранением изменений часто бывают большие сложности.
          Человек вроде бы достиг желаемого – перестал пить кофе литрами или наладил отношения с ребенком...

          Но, чтобы это стало стабильным и подзатыльники прекратились бы навсегда, а не на неделю или месяц (и кофе тоже), требуется отдельная работа.
          Работая по данной схеме, мы опираемся на ресурсы самого человека и расширяем их до социального контекста:
          - Какие сильные стороны есть у вас?
          - На что вы можете опереться в решении этой ситуации?
          - Кто может вас поддержать в этой ситуации из родственников, специалистов, друзей этого ребенка, друзей вашей семьи и т.д.
          Этот фокус на ресурсы, на то, на что можно опереться, а не на то, что плохо и на что опереться нельзя - еще одна знаковая особенность ОРКТ.
          Развенчиваем мифы

          Самый распространенный миф про ОРКТ, что там о проблемах не говорят - на них вообще забивают и сразу пытаются говорить про решения, про ресурсы, про вперед - не про прошлое.

          На самом деле все не так. Если клиенту нужно сначала поговорить о проблеме и свои горести вынести, чтобы его выслушали и как-то на это отреагировали, валидизировали его чувства, которые в связи с этим возникают – ОРКТ-терапевт это сделает. Просто после этого фокус все равно будет переведен на решение, на предпочитаемое будущее - что хотелось бы человеку вместо того, что есть сейчас.
          • Татьяна Арчакова
            Хочу дополнить и продолжить про развенчание мифов - это веселый жанр. Может показаться, что ОРКТ – это только про позитив. Но в семьях, с которыми мы работаем, бывают объективно невеселые ситуации. Например, у ребенка неизлечимое заболевание, которое скорее всего, будет только ухудшаться. Тогда желаемым будущим будет адаптация семьи к этой ситуации, а не красивая и счастливая картинка, к сожалению. ОРКТ вполне себе учитывает реальность.

            Второй миф, который часто влияет на мою работу – это то, что ОРКТ позволяет решить проблему именно в коучинговом формате, то есть найти прикладное решение. Тут есть некая вилка, потому что, когда мы говорим про безопасность ребенка, нам точно нужно какое-то прикладное решение, чтобы с ним ничего плохого не произошло.

            Но есть другие ситуации, которые не могут решиться в бытовом плане, например, человек никак не может себе приобрести себе жилье. Понятно, что психолог ему тут не очень поможет. Здесь можно говорить про то, как он хотел бы себя чувствовать в этой ситуации, какие ценности он мог бы формулировать и воплощать в своей жизни без решения проблемы в прагматическом плане на уровне действий.
          Ольга Хохлова


          Solution focused work:
          модель Брюгге


          Ольга Хохлова
          ОРКТ-терапевт, работает с семьями, со взрослыми и детьми, с недавнего времени - со школами.
          «Мое профессиональное кредо: постоянное развитие, открытость пред собой и другими, партнерская позиция и доверие силам клиента»
            Ориентированная на решение краткосрочная терапия сформировалась, как отдельное направление психологии, в конце 70-х годов прошлого века в США. Модель Брюгге изначально зародилась в Европе (Бельгия) примерно в это же время и развивалась параллельно ОРКТ. В1993 году была основана Европейская Ассоциация краткосрочной терапии(EBTA), и модель Брюгге органично слилась с этим подходом.
            Она очень сильно помогает в ситуации, когда приходит клиент, и не очень понятно, какие отношения с ним выстраиваются.

            Используя эту модель, можно понять, в каких отношениях с клиентом консультант сейчас находится, что полезно в рамках этих отношений предпринять и какие терапевтические интервенции имеют смысл.
            Ключевые факторы терапевтических отношений
            Согласно исследованиям 1992 года американского профессора Maйкла Дж. Ламберта, выстраивание терапевтического альянса – второй по значимости фактор успеха терапии, после вне-терапевтических составляющих и клиентских переменных:
            1. 40% - клиентские переменные и экстратерапевтические факторы;
            2. 30% - терапевтические отношения;
            3. 15% - техники и модель;
            4. 15% - надежда и эффект плацебо.
              В первую группу можно отнести также понятие «окно изменений». Это теория, которая говорит о том, что есть некий промежуток времени, в котором проведение терапии эффективно, а вне этого окна можно очень долго работать, прежде, чем прийти к результату, а то и вообще не прийти к нему.
              • Татьяна Арчакова
                Пример вне-терапевтического фактора
                Мама говорит:
                - Все плохо: ребенок меня не слушается, не ест, плюется кашей! А у него единственная рубашка, я не могу постоянно ее стирать.

                Мы приходим к ним домой и видим, что на маленькой кухне (4 кв. м) стульчик ребенка стоит между стеной и холодильником, и мама кормит подвижного двухлетку, сидя вполоборота. Естественно, он сопротивляется, потому что это объективно неудобно физически. Мы сняли кормление малыша на видео и показали маме, после чего она сказала: «Боже мой, как мы сидим? На это больно смотреть!»

                Не нужен высокий IQ и образование в сфере дизайна кухни, чтобы это увидеть. Когда стул ребенка переставили, то часть проблем с его поведением просто отпала. Мама меньше дергает малыша, малыш спокойнее реагирует на маму – изменения произошли. Но это не терапия в классическом понимании.

                Когда психологи заодно занимаются адвокацией прав своих клиентов, то они не «отвлекаются» от работы, а льют воду на мельницу вне-терапевтических факторов.
              К клиентским и вне-терапевтическим факторам можно отнести все, что угодно. Например, человек нашел работу, где ему хорошо и комфортно, где он чувствует свою нужность и важность. Это дает ему большой ресурс для того, чтобы в другой части своей жизни, например, в детско-родительских отношениях, задействовать этот ресурс и наконец сдвинуться с мертвой точки.

              Техники или модель, в которой происходит терапия, это всего 15 % успеха. Такая же доля у фактора надежды и эффекта плацебо, когда вероятность того, что изменения произойдут, повышается, если клиент верит в возможность изменений и надеется на это. Поэтому важно поддерживать надежду на изменение, и ОРКТ это активно делает при помощи конструирования предпочитаемого будущего. По мнению Себастьяна, уже само по себе конструирование и "транс от предпочитаемого будущего" помогает человеку погрузиться в ресурсное состояние.

              Модель Брюгге работает на то, как наилучшим образом выстроить отношения с клиентом, что составляет почти треть (30%) успеха терапии – существенный вклад!
              Алгоритм модели Брюгге
              Проблема/ограничение

              - Можно ли себе представить решение проблемы или того, с чем пришел клиент?
              На этот вопрос есть 2 ответа:
              • Да – и тогда это проблема;
              • Нет - это ограничение.

              Себастьян говорил о том, что, если это проблема, значит, ее можно решать и решить. Если же это ограничение, с ним можно просто научиться жить: принять, признать, посочувствовать, разделить. Это как будто бы не имеет решения, но можно, посочувствовав, признав и приняв, двинуться дальше к другому вопросу, который является все-таки скорее проблемой, нежели ограничением.
              Под ограничением здесь понимается данность, которую невозможно изменить, например, инвалидность или потеря. Для семей из группы риска это могут быть социально-финансовые условия, которые в ближайшей перспективе вряд ли изменятся.

              Работать над этим в психологическом контексте и психологическими методами нет смысла, потому что причины ограничений лежат в другой плоскости: экономика, социальная политика, медицина и т.д. Эти факторы точно не терапевтические и лежат точно вне поля влияния психолога.
              Но часто, поисследовав ограничения, можно перейти к проблеме. Например, то, что у меня 2 детей и нет работы – это ограничение. Но то, что я не умею, не могу или не хочу просить помощи у ближайшего окружения – это проблема, с которой уже можно работать.
              Добровольность

              - Просит ли клиент о помощи у терапевта (консультанта, помогающего практика)?
              Нет означает, что это uncommited relationship, то есть отношения без добровольного согласия, когда человек не готов инвестировать себя в работу: «Я на это не подписывался».

              Недобровольный клиент – это человек, которого направил суд или привел родитель/партнер. Естественно, в социальных службах таких клиентов большинство, часто это дети.
              Ответ да означает, что можно задать следующий вопрос.
              Готовность к работе

              - Готов ли клиент работать в терапии?
              Себастьян указал 3 пункта, наличие которых говорит о высокой готовности к работе:

              1. Ясный взгляд на ситуацию, более-менее сформулированный локальный запрос и четкое понимание как минимум цели;
              2. Достаточная вера в свои силы и в то, что изменения возможны.
              3. Активное желание меняться, и человек знает, что это ему даст.

              Если всего этого нет, человек не готов к работе, то это так называемые searching relationship. На русский перевести термин сложно – отношения в поиске или отношения, связанные с подбором вариантов, когда цели у клиента слишком размыты и есть много сложностей.
              В моей практике есть живые примеры, когда человек приходит и у него как будто бы все так плохо, что непонятно, за что хвататься – за то или за это. Возникает ощущение, что ком проблем и их спутанность настолько велики, а ресурсов так мало, что невозможно работать в терапии.

              Такому клиенту полезно давать какую-то информацию, например, предложить посмотреть фильмы на данную тему для того, чтобы помочь ему на чем-то сфокусироваться и сформулировать запрос. Сюда же относятся варианты, когда клиент хочет, чтобы кто-то другой изменился, например, ребенок или партнер, но нет готовности меняться самому.

              Если же клиент готов к работе, то можно перейти к следующему вопросу.

              Позиция терапевта: консультант или фасилитатор

              - Знает ли клиент, как использовать свои ресурсы?
              Если он не знает этого, или знает недостаточно, это консультационные отношения. Когда клиент к работе готов, но не знает, как можно использовать свои ресурсы, терапевт сам активно предлагает какие-то техники и опоры, которые помогут эти ресурсы актуализировать. У нас здесь позиция действительно направляющая - настолько, насколько это нужно и полезно клиенту.
              • То есть в модели Брюгге терапевт выступает в качестве эксперта и лучше знает, куда человеку идти и какую позицию выбирать?
              • Татьяна:
                Скорее нет, потому что все-таки эта модель существует в рамках ОРКТ, а это коллаборативный подход. Мы только предлагаем клиенту возможные варианты, после чего обсуждаем, что ему подходит, а что нет, но с некоторой оговоркой про то, что это может быть недобровольная ситуация.

                Кроме того, в социальной работе к нам часто попадают клиенты, которым сложно формулировать такие вещи самостоятельно. Поэтому терапевт помогает человеку сориентироваться, а потом осуществляет проверку, спрашивая у него, подходит ли это ему. То есть мы не требуем от человека выстроить всю цепочку размышлений, а обращаемся за его экспертным мнением, уже проделав первые шаги. Но это в помощь клиенту, а не вместо него.
              Я тоже считаю, что мы здесь не выступаем в роли экспертов, поскольку наши варианты рождаются из взаимодействия с клиентом и из вопросов, обращенных к нему. Например, диалог с подростком, нацеленный на выбор ЕГО решения:
              - Какой для тебя был бы хороший результат нашей встречи?
              - Чтобы все от меня отстали, и я бы сюда больше не приходил!
              – ОК, а как тебе кажется, что важное должно произойти, чтобы от тебя отстали, и чтобы ты сюда больше не приходил? Что позволило бы нам больше не встречаться?

              Дальше мы работаем над этим выбором подростка. Себастьян тоже говорил про то, что дети так или иначе находятся в некоем зависимом положении и у них нет возможности принимать все решения самостоятельно. Задавая такие вопросы, мы показываем, что уважаем их позицию и интересы, и работаем действительно на это.

              Например, если подросток найдет какое-то хобби и начнет им заниматься, родители будут спокойны, что он при деле, а не на улице, отстанут от него и больше к психологу водить не будут.

              Если же клиент знает, как использовать свои ресурсы, то возникает экспертные отношения, где клиент – сам эксперт в своей жизни. Он знает, куда и как надо двигаться, с каким темпом.

              Терапевт здесь тоже эксперт, но по оптимизации процесса изменений - условно он просто фасилитатор в терапии. Мы подмечаем исключения, улучшения, шкалируем их, даем обратную связь, если она важна клиенту по какой-то причине – то есть создаем оптимальные условия для того, чтобы эти улучшения продолжались, усиливались и сохранялись.
              Главный эксперт здесь клиент, потому что сам проходит все шаги, но даже герою нужен оруженосец.

              Рассмотрим варианты действий терапевта, если он на выше перечисленные вопросы ответил «Нет»
              Ограничения
              Терапевт не представляет себе, как можно решить проблему клиента
              Если у клиента не проблема, а ограничение, Себастьян предлагает использовать активное слушание. Мы выслушиваем, что является этим ограничением и признаем его. В момент, когда клиент будет готов задать самому себе вопрос: «ОК, ограничение есть - что делать дальше?», возможен переход в другой формат отношений.

              Для того, чтобы продвинуть клиента к тому, что есть ограничения, а есть проблемы, которые могут быть решены, хорошо работает тот самый «волшебный вопрос» про предпочитаемое будущее (одна из ключевых техник, используемых в ОРКТ).

              Возможно, оно включает в себя это ограничение, но там обязательно есть что-то еще. Это как будто расширяет взгляд на ситуацию.
              Себастьян целью «волшебного вопроса» определил помощь клиенту осознать и осуществить экзистенциальные выборы. В качестве примера он привел такую модификацию:
              - Если бы вы вдруг выиграли в лотерею миллион долларов, что бы вы делали? Чем бы занимались, что бы происходило в вашей жизни? Просто пофантазируйте про это.

              Уплотнение этой истории выводит на озвучивание как раз экзистенциальных выборов, ценностей, которые важны для человека - тех вещей, которые потом можно соединить с актуальной жизнью.

              Например, человек говорит, что если он выиграет в лотерею, то отправится в путешествие. Можно его спросить про то, путешествовал ли он раньше, испытывал ли ощущение любопытства и новизны, может быть, не в путешествиях, а в актуальной жизни, если он пока никуда не ездил.
              Так выявляются моменты исключений в актуальном и в прошлом контексте для того, чтобы сделать их видимыми, высветить и протянуть ниточку в будущее.
              • Правильно я понимаю, что Себастьян предлагает использовать волшебный вопрос как раз в ситуациях ограничений? Мне кажется, что в ситуации объективных ограничений волшебный вопрос может не зайти, мягко говоря. У человека прогрессирующее заболевание, которое не лечится, а мы предлагаем ему волшебный вопрос, где он условно здоров.
              • Ольга:
                Можно предложить другой вариант волшебного вопроса, например, про ту же лотерею. Здесь можно пофантазировать над вариантами, и задавать волшебный вопрос не про ситуацию, в которой безнадежно больной человек здоров, а про наиболее предпочитаемый способ жизни в условиях существующего ограничения. Конечно, предварительно выслушав про ограничение и чувства, которые с ним связаны – про все, что оно накладывает на актуальный контекст.

                Да, ограничение есть, но даже с ним можно жить предпочитаемым способом и не предпочитаемым. Наша задача - выявить этот предпочитаемый способ.
              • Татьяна:
                Себастьян говорил, что дело не в жесткости ограничения, а в том, насколько сам человек считает его тяжелым.

                Если человек говорит, что ситуация сейчас на 0, 1, 2 балла, то, скорее всего, у него как раз «негативный транс», туннельное мышление, которое очень ограничено этим ограничением (простите за тавтологию). Ему действительно трудно мыслить про желаемое будущее, и вопрос про него воспринимается как издевательство.

                Тут важнее спросить, почему он ставит себя на «ноль», а не на «минус один»:
                – Я знаю людей, которые в такой ситуации вообще руки опускают. Как вам удается хотя бы держаться на нуле, не погрузиться в проблему еще глубже?

                Дальше расспросить человека про его текущие копинг-стратегии, и только потом подключать волшебный вопрос, чтобы не требовать от человека невозможного на данный момент.
              Себастьян привел молитву немецкого богослова Карла Фридриха Этингера (1702—1782), которая помогает отличить проблему от ограничения.

              Здесь ограничение – это то, что нужно принять, проблема – то, что можно изменить, но в обоих случаях важно двигаться дальше,
                Недобровольность
                Клиент не просит помощи у терапевта
                В работе с недобровольным клиентом очень важно выстраивать отношения, в которых будут доверие и надежда.

                ✔ Например, на эту цель очень хорошо работают комплименты.

                Себастьян говорил о том, что в любом высказывании клиента можно услышать позитивное значение: найти хорошее намерение и/или ресурс, что можно подчеркнуть и перевести в комплимент.

                Недавно я услышала от одной женщины следующее: «Я не готовлю еду для ребенка на 2 недели вперед – значит, я плохая мать!» Я очень удивилась: «Вау! Кто-то готовит для ребенка на 2 недели вперед?! Круто! Ты кормишь ребенка всегда свежими продуктами – ты супермама!»
                Чем больше таких позитивных переформулирований, тем больше человек чувствует, что он, наверное, как-то справляется, его надежда на то, что, может быть, что-то и получится из беседы с этим странным человеком, растет, опоры простраиваются.

                Себастьян приводил метафору, что терапевты – это золотоискатели, которые выявляют ресурсы в том, что человек делает хорошо - что бы он ни делал.

                Уплотнение этой истории выводит на озвучивание как раз экзистенциальных выборов, ценностей, которые важны для человека - тех вещей, которые потом можно соединить с актуальной жизнью.

                Например, человек говорит, что если он выиграет в лотерею, то отправится в путешествие. Можно его спросить про то, путешествовал ли он раньше, испытывал ли ощущение любопытства и новизны, может быть, не в путешествиях, а в актуальной жизни, если он пока никуда не ездил.
                • Татьяна:
                  Мне кажется, надо очень аккуратно дифференцировать позитивные переформулирования. Думаю, они ближе не к рефреймингу, а к поиску «отсутствующего, но подразумеваемого», как в нарративной практике.

                  Когда мама говорит: «Если на моего сына не орать, он вообще ничего не будет делать», то бесполезен «позитивный» рефрейминг: «Вы волнуетесь за его будущее, поэтому на него орете иногда». Лучше заметить, что если мама так ставит вопрос, значит, она в принципе задумывалась о том, что есть другие способы воздействовать на подростка. Просто она их на данный момент сочла нерабочими. Так получилась конструкция «если, то»: «если орать, то будет…». Но все-таки можно не орать! И дальше мы уже уточняем эту версию ее картины миры.
                ✔ В рамках отношений с недобровольным клиентом Себастьян предлагает задавать вопросы про то, какие вещи человек бы хотел оставить так, как есть в своей жизни. То есть спрашивать про то, что уже идет хорошо.

                Иногда человек признается в том, что у него есть что-то важное, что хотелось бы, чтобы продолжалось. Как будто бы признав это и не пытаясь менять, мы повышаем вероятность того, что человек откроется для других изменений.

                ✔ Еще здесь очень важно искать актуальные ресурсы.

                Себастьян привел в пример мотивационную теорию на основе 3 компонентов:

                1. Автономия и возможность принимать самостоятельно разные жизненные решения;
                2. Мастерство;
                3. Связи с людьми.
                Можно искать ресурсы в этих трех направлениях и задавать вопросы:
                Автономия:
                - Где человек является автором в своей жизни? Как он принимает решения? Почему для него это важно?
                Мастерство:
                – В чем он хорош? Где чувствует себя экспертом и хорошо справляется? Что умеет делать?
                Связи:
                – Кто есть в его жизни, кто его поддерживает? С кем у него есть значимые для него отношения?
                Вопросы про эти три направления тоже работают на установление отношений, на то, чтобы найти нужные ресурсы и установить связь с предпочитаемой версией себя.
                Searching relationships
                Клиент не готов к работе
                Отношения в поиске устанавливаются, когда человек что-то ищет, но пока не определился, что именно.


                Здесь мы можем помочь ему находить разные ресурсы и информировать о том, какого рода трудности могут возникнуть. Это может быть любая информация, например, ссылки на фильмы.
                • Олеся Симонова
                  Мне кажется, здесь важно искать исключения в прошлом и настоящем, которые как-то связаны с предпочитаемым будущим или с теми ценностями и экзистенциальными выборами, которые есть у человека. Подкреплять это отчасти информированием о своей позиции по этому поводу, отчасти тем, как с этим справляются другие люди. То есть в некотором смысле проявлять экспертность: «Смотри, с этим люди сталкиваются довольно часто: одним помогает вот это, другим – это. Как вам кажется, что-то из этого может помочь вам?»
                Укреплению ресурсов способствует тот же самый «волшебный вопрос» про предпочитаемое будущее, который соединяет с ресурсами, и создает «транс предпочитаемого будущего». Плюс вопрос: «Что еще?»

                Причем мне кажется, именно с такими клиентами «в поиске» очень важно, как осел, повторять этот вопрос, пока не «замучаешь» человека окончательно. Нужно быть особенно настойчивым в том, чтобы прояснять это, потому что из моего опыта, когда с такими клиентами работаешь, как будто бы тоже немножко заражаешься: «Ничего не поможет. Наверное, правда не сработает…» Терапевту важно самому не впадать в транс проблемы.
                • Татьяна
                  В качестве поддержки для таких клиентов Себастьян предложил использовать позитивный double bind, потому что общество часто дает противоречивую обратную связь про экзистенциальные выборы. Например, если я не сижу с ребенком, а выхожу на работу, значит, я – мать-кукушка и стяжательница. Если я сижу с ребенком до школы, то я – мать-наседка. Что бы я не сделала, все будет не так.

                  Терапевт встает на мою сторону. Это похоже на позитивное переформулирование, но ближе именно к позитивной оценке и обратной связи. Что бы человек ни выбрал, все на самом деле хорошо: обеспечивает ли он своего ребенка деньгами или вниманием. Это делает экзистенциальные выборы - когда человек выбрал одно, а значит, отказался от другого - более безопасными.
                • Михаил:
                  Я вспомнил интересный пример про отношения в поиске. Стив де Шазер и его супруга Инсу Ким Берг – одни из основателей подхода - были стилистически очень разными. Если Инсу Ким Берг очень жестко сразу брала цель за рога: вытаскивала ее из клиента и очень последовательно к ней шла, то де Шазер в этом смысле был очень «размытый». Он говорил: «Давайте попробуем – может, получиться, может, нет, но давайте попробуем!»

                  Может быть, это не очень хорошо ложится для клиента с неопределенностью, но оставляет некое пространство для надежды. Терапевт сразу говорит, что мы будем пробовать разные вещи, и что-то может сработать. Это парадоксальным образом влияет на повышение надежды: мы будем разное, если не одно, то другое сработает.

                  Кстати, это очень в духе ОРКТ: если что-то не работает, не стоит упираться и делать-делать-делать. Когда что-то не заходит, надо в какой-то момент перейти к другому варианту, может быть, предварительно обсудив это с клиентом. Возможно, даже уйти от ОРКТ на время – это тоже очень хороший ход ОРКТ! Рекомендации сделать что-то вообще в другой парадигме иногда тоже очень помогает.
                Консультирование
                Клиент не знает, как использовать свои ресурсы
                Если человек не знает или плохо знает свои собственные ресурсы, мы можем предложить некоторые техники и инструменты самопомощи из разных подходов, которые могут помочь их актуализировать, например, методики совладания с гневом или эмбодимент-центрирование.

                3 вопроса для хорошей жизни
                Себастьян привел в качестве примера технику, которая может быть использована, когда клиент не знает, как использовать свои ресурсы - 3 вопроса для хорошей жизни от Люка Изебаэрта. Это один из основателей модели Брюгге и директор Института Коржибски, (Бельгия), где она родилась и используется.
                Вопросы:

                1. Что я сделал сегодня такого, чем я доволен?

                2. Что сделал кто-то другой такого, за что я благодарен, и на что я отреагировал таким образом, что человек, вероятно, сделает это снова?

                3. Что я вижу вокруг меня, что я слышу, ощущаю, нюхаю или пробую на вкус, что меня радует или вызывает благодарность?

                Эта техника мне очень понравилась потому, что здесь есть и комплимент, и то, что мы в нашей культуре редко используем –обратная связь, когда видим что-то хорошее. Это классный фокус внимания, который как будто немножко авторство возвращает: человек что-то сделал, на тебя это хорошо повлияло, ты его благодаришь:

                - Спасибо, что ты рассказал мне, что у меня это хорошо получилось. Меня это очень поддержало, тронуло и я благодарен тебе.

                Люк предлагает эти 3 вопроса задавать себе в течении 2 недель перед сном.
                  Это пример техники, которая может быть использована для того, чтобы актуализировать свои ресурсы и использовать их в жизни.
                  Экспертные отношения
                  Клиент сам все про себя знает
                  Когда мы находимся в экспертных отношениях, то есть наш клиент – эксперт в том, что с ним происходит, куда и как ему надо двигаться, мы выступаем в роли фасилитатора. Здесь важно следовать за клиентом, а не бежать впереди него и что-то предлагать потому, что человеку это не нужно вообще. Мы просто расспрашиваем его, как ему это удалось, что стало лучше.
                  Здесь Себастьян предлагал использовать технику «Письмо в дождливый день». У каждого из нас в жизни бывают разные обстоятельства и спады. Человек, находящийся в данный момент в ресурсном состоянии пишет себе поддерживающее письмо в будущее для того, чтобы прочитать его в непростой день, который у него наверняка случится, и возобновить этот ресурс.

                  У Арсения Павловского есть вебинар про эту технику. Он выступал с этой темой на онлайн-конференции, и есть текст его выступления.
                  • Насколько модель Брюгге прозрачна для клиента? Например, это я решаю, что человек не знает, как использовать свои ресурсы, и поэтому начинаю предлагать свои варианты, выступая в качестве эксперта?
                  • Ольга:
                    Это скорее модель для терапевта или консультанта. Она позволяет выяснить в процессе обсуждения с клиентом, какие это отношения, чтобы понять, что может быть полезно для человека. Я бы даже не назвала это стадиями, потому что стадии идут в определенном порядке: 1, 2, 3. В разных вариантах отношений что-то будет полезно, а что-то нет. Например, бессмысленно давать техники заведомо недобровольному клиенту.
                  • Михаил:
                    Кстати, чем хороша модель Брюгге - она очень четко операционализировала мутное понятие ОРКТ – тип клиента: человек, который пришел и работает, жалобщик, которому надо выплакаться, или случайный визитер, которого привели, а он вообще не при делах. Здесь это настолько хорошо разложено, что сложно переоценить значение этой модели.
                  Татьяна Арчакова


                  Signs of Safety


                  Коллаборативная модель оценки риска для ребенка
                  Татьяна Арчакова
                  Психолог, социальный работник благотворительного Фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам» и методист Благотворительного детского Фонда «Виктория».
                  «Всю свою профессиональную жизнь я работаю с семьями, которые находятся в кризисной ситуации. В работе использую ОРКТ, нарративный подход и еще наблюдение за детско-родительским взаимодействием. Сегодня я расскажу про модель оценки семейной ситуации, и попытаюсь соотнести ее с тем, что происходит в российской практике».

                    Предыстория
                    Бабушки (grannies) семей австралийских аборигенов протестуют против политики насильственной ассимиляции австралийских аборигенов в европейскую культурную среду.
                    Модель "Signs of safety" родом из Австралии. Исторически аборигены оказались самой неблагополучной социальной группой страны, с конца XIX века до 70-х годов XX века тысячи их детей по распоряжению правительства были переданы в белые семьи и приюты – так называемое «Украденное поколение».

                    Под влиянием общественности в конце 1980-х начался процесс реформирования сферы защиты прав детей в Новой Зеландии и Австралии.

                    Поводом для создания модели Signs of Safety («Признаки безопасности») послужили, в частности, гражданские инициативы против вмешательства в семью, которое не учитывало ни культурные особенности, ни ментальность коренного населения Австралии.
                    Понадобились инструменты, чтобы, с одной стороны, структурировано оценивать риск ситуации, в которой находится семья, с фокусом на ребенке – действительно ли необходимо разместить его вне семьи (такие ситуации бывают в любой культуре), или в ней достаточно ресурсов, чтобы справиться - пусть с помощью специалистов, но без отобрания. С другой стороны, важно было включать семью в процесс оценки, при том, что уровень взаимопонимания специалистов и семей был низким: аборигены считали, что их дети живут в нормальном традиционном укладе, а местные власти считали такую жизнь неподходящей для детей.

                    Решение реализовывалось довольно простым образом. Есть определенная структура интервью, в котором делается акцент на рисках ситуации и их последствиях, а также на внутренних ресурсах семьи – как люди предполагают с этой ситуацией справляться. То есть опрос не обвинительно-констатирующий, но ресурсосберегающий и ресурсофокусирующий. Как раз ресурсофокусирующая часть пришла в эту модель из ОРКТ и встроилась очень удачно.
                    К сожалению, в нашей стране проблемы, которые решает модель Signs of Safety, тоже актуальны. Мы работаем с семьями, которые состоят на учете в комиссии по делам несовершеннолетних и на социальном патронате у органов опеки. За ними наблюдают – иногда пристально – и поддерживают в меру понимания и имеющихся ресурсов.

                    Ситуация такова, что сейчас у нас в России нет общепринятых подходов к оценке риска. Когда сотрудники опеки входят в семью, они заполняют Акт оценки жилищно-бытовых условий - название осталось с советских времен. Сейчас туда включены пункты про привязанность и детско-родительское взаимодействие, но они открытые, и каждый пишет то, что видит. Тот, кто не знает, на что смотреть, ничего не пишет в этих графах, а проверяет наличие продуктов в холодильнике, но не из-за злой воли, а из-за отсутствия ориентировки.
                      Тема оценки риска для ребенка у нас достаточно табуирована. С одной стороны, существует вполне рациональный запрос на оценку риска и помощь тем, кто находится в ситуации высокого риска. Государство в меру своего понимания и (пока отсутствующих) инструментов, пытается как-то отвечать на этот запрос.

                      С другой стороны, есть озабоченное родительское сообщество, которое считает, что любое проявление «ювенальной юстиции» и любой дискурс, который вообще допускает факт риска для ребенка в родной семье – это грубое вмешательство в семью. Это якобы подрывает авторитет родителей и патриархальные ценности, которые обычно такие люди поддерживают. Про это нельзя говорить и даже думать в эту сторону!


                      Кстати, сейчас во многих регионах органам опеки говорят, что вектор сменился, и призывают детей из семей не отбирать – как-нибудь справляйтесь! И они существуют между Сциллой и Харибдой, потому что если они ребенка отбирают, то портят статистику. Если же с ребенком в семье произойдет что-то плохое, после того, как органы опеки его там оставили, то специалистов привлекают к ответственности.

                      Поэтому нам (БФ «Волонтеры в помощь детям-сиротам») было важно разработать свою форму оценки, отражающую наши ценности в работе с семьей. Мы этим занимались долгих 8 лет, сейчас ее можно считать готовой – и некоторые идеи из Sings of Safety мы туда включили.
                      Наша форма оценки во многом основана на балансе сильных и слабых сторон. Баланс важен, потому что если ты пришел оценивать риски, то что-нибудь да найдешь, потому что у тебя такая цель и такой фокус. Многие инструменты для оценки риска учитывают сильные стороны, но они операционализируются не так подробно, как риски – это, скорее, реверанс в сторону сотрудничества с семьей. Чем же отличается Signs of Safety?

                      Основные принципы Signs of Safety,

                      сформулированные Эндрю Турнеллом (Andrew Turnell) и Стивом Эдвардсом (Steve Edwards):
                      Конструктивные рабочие отношения между специалистом и семьей, и между разными специалистами.
                      Тут много внимания уделяется «параллельным процессам», в том смысле, что принципы и практики работы с клиентом должны интегрироваться и в отношения команды, и в отношения менеджмента с практиками. Если, например, руководитель говорит призывает внедрять коллаборативный подход в работу с семьями, а сам при этом авторитарно обращается со своими сотрудниками, то ничего не получится, потому что люди видят эти расхождения. С менеджерской точки зрения это важная проблема, которая пока что находится у нас в «слепой зоне».
                      Дух исследования.
                      Это постоянное тестирование своих гипотез - вдруг я ошибаюсь, вдруг они правы. То есть готовность признать свою неправоту, причем в обе стороны– и в пользу семьи, и в пользу признания риска.
                      “
                      Большинство ошибок в социальной работе происходят из-за того, что специалист оказался не готов увидеть и признать свою неправоту
                      Внимание к мнению и обратной связи от тех, кто работает «в поле», и от клиентов.
                      Если мы проводим с клиентом оценку риска, это не значит, что нельзя вернуться в точку сотрудничества и спросить, каково ему это. Можно попросить, чтобы он рассказал, что хорошо сработало для него, что, по его мнению, сработает для других семей. «Точка входа» оценки очень амбивалентна, потому что мы только познакомились с семьей, еще не установили тех самых отношений сотрудничества, а уже предъявляем такую страшную задачу,, подрывая сотрудничество своими же руками. Поэтому в Signs of Safety очень много внимания уделяется тому, как выстраивать сотрудничество параллельно с оценкой. И для этого надо быть чутким к обратной связи.

                      Оценка риска: вопросы
                      Простые вопросы, сформулированные абсолютно разговорным языком, мне кажется, очень важны. Здесь я имею в виду не типы, а культуру вопросов. Когда мы оцениваем риск у семьи, желательно, чтобы родители тоже задавали нам встречные вопросы, поскольку пока человек этого не делает, он остается недобровольным клиентом.

                      Как только появляется вопрос любого содержания, даже: «Что мне делать, чтобы вы меня сняли с учета и оставили в покое?», то с автором вопроса уже можно работать про то, как этого добиться, и заодно поговорить о желаемом будущем – что он будет делать в этом «покое».

                      Вообще, когда один человек постоянно задает вопросы, а другой на них отвечает, это интуитивно похоже на что-то не хорошее, вроде допроса. Лучше, если у клиента тоже есть поле для формулирования и задавания вопросов. Можно ему даже подсказывать идеи для вопросов, например, интересно ли ему узнать, как происходит та или иная процедура.

                      1) Что нас волнует?
                      Нас – это помогающих специалистов, которые осуществляют вмешательство в семью: соцработников, сотрудников органов опеки, психологов, юристов.
                      • Факты вреда в прошлом;
                      Например, у ребенка на теле есть синяки явно насильственного происхождения.

                      • Актуальные риски в настоящем;
                      Папа оставляет сильные транквилизаторы на столе в открытом доступе, а рядом бегает 3-летний ребенок. Он пока еще ничего не съел, но это актуальный риск.
                      • «Отягчающие» факторы
                      Отягчающие факторы потенциально усложняют жизнь, но не являются рисками. Например, мы работаем с мамами с психиатрическим диагнозом – именно заболеванием, а не просто с умственной отсталостью. Пока мама в ремиссии и принимает медикаментозное лечение, она ничем не отличается от мамы без диагноза. Говорить, что она создает риск для ребенка, будет очень некорректно. Но при этом мы понимаем, что у нее есть отягчающий фактор, который может в какой-то момент «выстрелить», и работаем над тем, чтобы она училась различать приближение ухудшения, подключала социальную поддержку, завела «тревожную кнопку» в телефоне и т.д.
                      Очень часто стигматизация клиентов в социальной работе происходит из–за того, что специалист приравнивает отягчающие факторы к актуальным рискам и начинает защищать ребенка от родителя просто из-за того, что у родителя есть некие особенности, условия, ограничения, хотя напрямую они сейчас (и в обозримом будущем) опасности не создают.
                      2) Что идет хорошо?
                      В этих вопросах важно не перегнуть палку в сторону розовых очков. Здесь мы исследуем:
                      • Сильные стороны семьи, родителей, самого ребенка – то, что у людей получается хорошо, сферы жизни, в которых они компетентны, их навыки, личностные особенности, которыми они гордятся;
                      • Факторы безопасности - то, что снижает конкретный риск для ребенка.


                      Если в семье отец – добытчик, там подработал грузчиком, здесь – разнорабочим, и деньги всегда приносит, – это его сильная сторона. Мы это видим и признаем. Но если при этом он, соответствуя стереотипу сурового мужчины, воспитывает своего сына исключительно ремнем, то это уже фактор риска. То есть сильная сторона не всегда является фактором безопасности.
                      Например, у нас была мама, которая здорово убиралась, подрабатывала этим, и это была ее сильная сторона. Но когда ее новорожденный ребенок плакал, она в качестве копинг-стратегии начинала… убираться в комнате. Для нее это было проще и понятнее, чем подойти к ребенку, выяснить причину плача, успокоить малыша. У нее был свой депривирующий детский опыт, и она искренне не знала, что делать в такой ситуации, а уборка – хотя бы позитивное и социально одобряемое действие. Это еще один пример разницы между сильными сторонами и защитными факторами.
                      3) Насколько мы обеспокоены?
                      • Стандартизированные оценки;
                      • Шкалирование
                      В отличие от экспертных подходов, где часто используется стандартизированные методики, в ОРКТ используется шкалирование. Мы можем использовать шкалу от 0 до 10, где 0 – это ситуация, где ребенку точно абсолютно небезопасно находиться в семье, а 10 – когда семью можно снять с сопровождения, поскольку она справляется сама, без специалистов.



                      В семьях хорошо понимают идею шкалирования, даже если у родителей низкий уровень образования. Но им понятнее, когда шкала без делений или баллов – просто отрезок и две крайние точки. Людям проще поставить отметку на неструктурированной шкале: пытаясь оценить в баллах, они могут «зависать», потому что в обычной жизни не пользуются такими вещами, как своими внутренними инструментами.
                      Это можно делать и в формате интервизии. Мы взяли из Signs of Safety в свою практику упражнение, в котором рисуется одна общая шкала, и каждый член команды, который работает с семьей, ставит свою оценку. Оценки расходятся, и это нормально! Потом тот, кто поставил самый высокий балл, рассказывает, что он замечает, что позволяет ему поставить 6 или 7, а оценивший ниже всех говорит, что его беспокоит, из-за чего он поставил 3. Дальше все вместе думают, что можно сделать, чтобы поднять уровень способности семьи заботиться о ребенке хотя бы на 1 балл.
                      • Ольга Хохлова
                        Добавлю. Мы с коллегами попробовали эту модель перенести на школьную реальность, как способ рассмотрения кейсов, когда, например, произошел какой-то конфликт. Похоже, что это имеет хороший смысл, когда есть некий консилиум педагогов и социальных работников, которым нужно между собой обсудить этот случай, чтобы выработать общую позицию, помогающую дальше действовать.
                      4) Связь оценки и планирования.
                      • Что в данной ситуации будет «удовлетворительным уровнем безопасности»?
                      • Что нужно сделать, чтобы к нему приблизиться?
                      Это очень важная штука, независимо от подхода. Если мы просто что-то оценили и вынесли суждение, то в чем ценность этого действия для клиента?



                      Тут же важно обсудить с семьей, что такое «удовлетворительный уровень безопасности» и что нужно сделать, чтобы к нему приблизиться. То есть вместе с оценкой сразу возникает первая версия плана обеспечения безопасности.

                      Организация оценки
                      • Не совсем поняла, как происходит оценка - в присутствии семьи специалисты обсуждают эти вопросы между собой, а семья просто это все видит?
                      Вообще процесс оценки риска – это не только инструмент. Дальше покажу таблицу, которая является инструментом, куда мы вписываем результаты оценки риска вместе с семьей. Там заложены и ценностные основания, и их операционализация: на что мы смотрим и как это обсуждается, кто в этом участвует, какова роль специалиста, как потом принимаются решения и транслируются в действия.

                      В коллаборативных подходах все делается вместе с семьей, но способ ее включения зависит от контекста ситуации.
                      Если мы наблюдаем картину сильного вреда, когда родители жестко агрессивны, то, конечно, лучше это делать отдельно с ребенком и отдельно – с родителем.
                      Если мы работаем с подростоком, который попал на учет в полицию, то в начале лучше тоже работать с подростком и с родителем отдельно, потому что подросток, скорее всего, будет защищаться от родителей, потому что их первая реакция, скорее всего, была не располагающей к диалогу.

                      Кстати, есть большее количество ситуаций, когда риск связан, скорее, с невозможностью родителей обеспечить базовые потребности ребенка, в том числе, с крайней бедностью семьи. Если есть совокупность многих проблем, которые не являются острым насилием, то важно, чтобы дети и подростки вместе с родителями участвовали в разговоре – чтобы обеспечить взгляд с разных сторон.
                      Это именно разговор, когда специалист задает вопросы, а семья отвечает (и, как мы уже обсуждали, задает свои), а не чек-лист, в котором отмечается – какие проблемы есть, а каких нет.
                      Важный момент - специалист должен объяснять свою озабоченность, причину прихода в семью. Это нужно делать понятным для семьи языком, а не в формулировке «к нам поступил сигнал о возможном жестоком обращении». . Это тоже специальный навык, который отрабатывается.

                      Нам, как коллаборативным специалистам, иногда прозрачно намекают на «мягкотелость»: все ужасно, а мы про ресурсы говорим; дети уже в учреждение попали, а мы все какие-то сильные стороны ищем.

                      Мне было очень важно услышать от Себастьяна дифференциацию между ОРКТ как подхода для работы с «обычными» клиентами и ОРКТ в сфере защиты детей. Он сказал, что ОРКТ в социальной защите – это подход, ориентированный на решение, но при этом не избегающий проблем. Такая работа, несмотря на опору на сильные стороны, может быть очень жесткой, требовательной к клиенту, потому что иногда ставки действительно высоки.

                      Типы отношений с клиентами
                      в ходе оценки риска
                      Мне кажется, что Signs of safety – это прекрасная модель, потому что в ней есть баланс контроля и поддержки. Я стала искать формулировки для описания этого баланса, и мне очень понравилась матрица из статьи про восстановительное правосудие: McCold P. & Wachtel T. (2003). In Pursuit of Paradigm: A Theory of Restorative Justice. Paper presented at the XIII World Congress of Criminology, 10-15, August 2003, Rio de Janeiro, Brazil.
                        • Когда контроля и поддержки мало, это означает игнорирование, когда ничего не происходит в ответ на жестокое или пренебрежительное обращение.

                        • Избыточный контроль – карательный подход - отнимает много ресурсов у специалиста, а у контролируемых снижает способность к самоконтролю и вызывает сопротивление.

                        • Слишком много поддержки – это потакание, которое тоже не решает проблему, а позволяет ее законсервировать на более-менее приемлемом уровне. Но ничего не меняется: семья не видит проблему, не осваивает новые навыки и становится зависимой от внешних ресурсов.

                        • Отношения с высоким уровнем и контроля, и поддержки называются восстановительным подходом – ему и соответствует модель Signs of safety.
                        Придерживаясь этой позиции по отношению к семье, мы можем устанавливать людям четкие границы и требовать от них чего-то, если они действительно не делают базовых вещей, которые влияют на жизнь и здоровье ребенка. С другой стороны, мы даем им для этого поддержку, инструменты, признание – то есть мы все время их тормошим, но с любовью.

                        Поддержка + контроль = …

                        Максимально подробная оценка социальной среды
                        (подключение ресурсов поддержки и неформального социального контроля; вывод рисков «из тени»)

                        Когда мы включаем других значимых людей, то помимо дополнительных ресурсов (один погулял с ребенком, другой отдал б/у вещи, третий просто поддержал морально), получаем бонус – неформальный контроль. Он может быть даже более въедливым, чем официальный, потому что эти люди видят нашего клиента каждый день. Активизация социального окружения приводит к тому, что клиенту приходится выйти «из шкафа» и озвучить свои проблемы. Это многим неприятно, но обеспечивает ребенку большую безопасность.

                        Где есть ресурсы, там есть и контроль - амбивалентная ситуация, но надо работать и с тем, и с другим.


                        Принятие ответственности за свои действия
                        В этом помогают постоянные переходы от обсуждения сильных сторон / защитных факторов / эпизодов «достаточно хорошего» родительства к прямому и ясному обсуждению проблем и обратно.

                        Существует убеждение – и оно верное – что если родитель - автор насилия признается: «Да, я это сделал», то это хороший признак. Даже если он не просто однажды шлепнул ребенка по попе, а систематически использует телесные наказания, но понимает, что это приводит к проблемам, то прогноз хороший.

                        Но есть люди, которые в принципе готовы принять эту ответственность, но им уже страшно ее озвучить – слишком далеко они зашли. Они потенциально могли бы с готовностью включиться в работу, но прямой конфронтации не выдерживают.
                        В модели Signs of safety нет идеи, что родитель должен обязательно признаться в совершаемом насилии, прежде чем мы сможем двигаться дальше Это достигается постепенно. С одной стороны, нам помогает переход от расспрашивания про риски и опасности к расспрашиванию про сильные стороны, поддерживающие факторы и прочие прекрасные вещи. Человек «забывает», что надо защищаться. Если вы уже признали, что он в чем-то хорош, ему проще сказать: «Да, а в что-то другом я ошибался, но теперь могу себе позволить это озвучить».

                        С другой стороны, есть способ, похожий на работу на стадии размышления в мотивационном интервьюировании, когда мы просим, чтобы клиент сам озвучивал аргументы «за» и «против» изменений. Он может то одну позицию занимать, то противоположную: говорить, какие выгоды ему как родителю дает применение силы, и тут же обсуждать, какие у этого есть минусы. Мы опять переходим отот условно «хорошего» к «плохому», и, признавая внутреннюю амбивалентность, избегаем внешнего сопротивления.
                        А еще мы можем просто говорить:

                        - Знаете, эти синяки можно объяснить и падением, и дракой с другим ребенком в детском саду, и тем, что это сделал кто-то из взрослых. Но в любом случае наша цель – безопасность ребенка. Если он часто падает, то, может быть, надо научить его падать более мягко. Если в детском саду есть ребенок, который дерется, надо поговорить об этом с воспитателем. А если в окружении есть взрослый, который поднимает на вашего ребенка руку, то давайте подумаем, что с этим можно сделать.

                        Так мы смещаем фокус с поиска виновника на задачу по обеспечению безопасности ребенка. Обычно, если родитель не психопат, то он согласен обеспечить безопасность ребенка даже от самого себя, если видит, что его действительно поддерживают. Принятие ответственности за жестокое обращение не выходит на первый план, потому что это только часть ответственности за благополучие ребенка.

                        Ориентация на желаемое будущее важна,
                        как и в «классическом» ОРКТ.

                        Но обсуждение будущего строится вокруг вопросов безопасности для ребенка и его благополучия, а не только того, как хочет жить родитель.

                        Оценка на входе
                        В ОРКТ процесс оценивания на входе кажется лишним. Недавно я смотрела видео Элиотта Конни, где он отвечает на вопросы про ОРКТ, среди которых был такой:
                        - Что делать, если приходится производить оценку на входе? Я работаю в страховой компании и вынуждена это делать, чтобы правильно оформить бумаги.

                        Элиотт дает 2 совета:
                        1. Разделить по времени: объяснить клиенту, что сейчас мы потратим полчаса на оценку, а дальше забудем про нее и будем работать по-настоящему.
                        2. Размежеваться с самой идеей оценки: «Знаете, она мне тоже поперек горла стоит, но страховая требует. Давайте мы это сделаем. Мы в одной лодке».
                        В мотивационном консультировании, которое учитывает этапы готовности клиента к изменениям, противоположное отношение: оценка – это уже начало терапии для клиента, находящегося на этапе спокойствия. Классический пример, когда родитель говорит:
                        - Я, конечно, выпиваю, но не больше, чем другие!

                        В ответ мы ему предлагаем оценить конкретно, отмечая на календаре, сколько и чего он выпил в понедельник, вторник и т.д. Когда человек ретроспективно заполнил неделю или даже больше, он может сам удивиться:
                        - Неужели так много?!

                        Мы никак его не пугаем, не комментируем – мы просто измерили, и оказалось, что действительность гораздо суровее, чем ему интуитивно казалось. (Для специалистов это тоже актуально. Мы внедряли в один проект систему мониторинга. Когда начинаешь что-то мерять, оказывается, что многое не так, как казалось «на глазок». Хотя ты и эксперт в данном проекте).
                        В этом смысле Signs of safety ближе к модели мотивационного консультирования, потому что оценка – это как раз начало вовлечения немотивированного клиента в работу.

                        Оценка как язык описания
                        В институте меня учили интерпретирующему языку описания. Потом, когда я училась нарративной практике, у меня появился интенциональный язык описания – про ценности и намерения. Когда я училась наблюдать за младенцами, появился феноменологический язык описания – «что вижу, то и пою». Мне кажется, что в ОРКТ иногда помогает интенциональный язык, а иногда - феноменологический.
                        В Signs of safety есть памятка, как предъявлять клиенту проблему, которую вы увидели, таким образом, чтобы он захотел (или хотя бы не отказался наотрез) обсуждать ее дальше.
                          Пример из жизни нашего центра проживания для мам с детьми «Теплый дом» (цветом выделен каждый блок памятки):
                            Я не зря завела разговор про язык описания, потому что рамочная форма оценки очень описательна: открытые вопросы и свободный стиль изложения.
                            Пример рамочной формы оценки для подростков в трудной жизненной ситуации (для семей форма очень похожа, мы планируем рассказывать про нее на русском языке подробнее).
                              Мы работаем «челночным методом», то есть сначала говорим о том, о чем мы волнуемся, и спрашиваем, что произошло с точки зрения подростка.

                              • → Потом переходим ко второму столбцу («Что идет хорошо?»), и спрашиваем, какие сильные стороны клиент видит в себе, в своей ситуации, в своих навыках и т.д.
                              • ← Мы поговорили про хорошие моменты, но бывают же и плохие, даже если наш клиент ничего плохого не хотел – ведь ни один привод в полицию не происходит по умному плану. Поэтому, возвращаясь к первому столбцу, мы спрашиваем, что самое худшее может произойти, если ситуация не изменится?
                              • → Но у нас худшее пока не произошло, и мы надеемся, что не произойдет. А благодаря чему? Есть, наверное, какие-то люди, которые помогают поддерживать безопасность, предпочитаемую историю.
                              Так мы движемся из одной колонки в другую. Это очень помогает не попасть в «воронку транса» проблемы и снижает градус стресса при обсуждении проблемной ситуации. Переключаясь на раздел «Что идет хорошо?», человек начинает видеть ситуацию с разных точек зрения, не катастрофизируя ее. Но при этом мы не менее настойчиво возвращаемся к проблеме.

                              Конечно, клиент при этом склонен оправдываться. Мы пришли и позиционируем себя коллаборативными и добрыми – но почему он нам должен верить? Весь его прошлый опыт говорит о противоположном, особенно если он давно живет в кризисной жизненной ситуации. Поэтому мы можем быть более активны в рассказах о том, что нас волнует.

                              На том, что идет хорошо, человек может сам «потоптаться» – у него есть мотивация исследовать это более тщательно.
                              В заключение переходим к третьему столбцу – «Что должно быть сделано?» – это связь оценки с планированием.

                              Под текстовым описанием добавляется шкалирование, где и мы, и клиент можем отметить, как оцениваем текущее положение дел. Вы можете рассказать и тут же записать, как вы видите эту ситуацию «на 10 баллов», и как видит ее клиент. 10 баллов, если помните, это ситуация, когда клиента можно оставить в покое, поскольку он справляется сам– вряд ли эта тема вызовет сопротивление! Далее обсуждаем, какой шаг надо сделать, чтобы наша оценка стала на один балл выше – из этого вырастает конкретный план обеспечения безопасности.

                              Внедрение модели
                              • Мне кажется, что здесь один из важных и очень сложных моментов – это налаживание отношений со всеми сотрудниками и коллегами в этой сфере, поскольку ситуация изначально очень оценочная и суровая, особенно со стороны юристов, опеки и других структур. По моим наблюдениям, с их стороны все происходит достаточно жестко. Как удается наладить контакт, договариваться вести эту таблицу? Это очень крутая штука, но как психологу привлечь к ее внедрению остальных специалистов?
                              Это актуальный вопрос. С моей точки зрения, внедрение новых практик – это очень сложная работа, особенно если хочешь, чтобы она не была разовой. Даже на технических заводах, где все (казалось бы!) задокументировано и технологично, через 10 лет от того, что внедрила старая команда, часто остается очень мало. И никто, кроме последнего пенсионера, не знает, как устроена какая-нибудь деталь. Такие ситуации описывает «институциональная археология», и в социальной сфере они привычны. Поэтому продуманное внедрение – это важно.
                              Не менее важно, чтобы в помогающей организации были междисциплинарная команда и консилиумный подход.

                              Специалистов «дисциплинирует», когда родитель и его родственники приглашаются на консилиум: сразу приходится выбирать формулировки, быть очень экологичными в оценках, зато в результате получается жизнеспособный план, который потом выполняется.

                              Что касается взаимодействия с органами опеки и другими государственными организациями, наверное, их можно сравнить с людьми в позиции «недобровольных клиентов». Часто они и хотели бы работать по-другому, но зажаты в очень жесткие рамки. На человека из НКО они смотрят, как на того, кто никогда в этих рамках не был и не понимает, как им сложно. С одной стороны, эти коммуникативные сложности надо учитывать в стратегии внедрения, с другой стороны, важно во взаимодействии с коллегами не забывать принципы ОРКТ – вместе проектировать предпочитаемое будущее, находить позитивные исключительные эпизоды.