Основы в работе с травмой в нарративном подходе

Когда я вижу стенограммы сессий на дистанционной программе, то иногда замечаю возможный признак травмы. Идет некоторый связанный текст, а потом - провал, разрыв смысла. И это даже отредактировать невозможно, потому что текст выглядит по типу "в огороде бузина, а в Киеве дядька".

Дезинтеграция, которая присутствует в рассказе, связана с тем, что произошел разлом, в результате чего порушилась какая-то связь. Это может явственно проявляться в тексте, легче увидеть на бумаге, но и в устной речи тоже слышно.

По моим наблюдениям входы в альтернативные истории, как правило, находятся на разрывах, и искать их нужно именно в этих больных точках. В классике нарративной практики слово «разрывы» встречается не единожды. Майкл Уайт, работая с историями травм, особое внимание уделял разрывам историй, разрывам смыслов, несогласованиям – тому, что предполагает, что есть какая-то вторая история. Это основа работы в нарративном подходе не только в травме, но в травме - особенным образом.

Вспоминается рассказ одной моей собеседницы: «Я уезжаю, и в аэропорту узнаю, что наши хоккеисты победили. Я начинаю прыгать, кричать. Мой молодой человек говорит: «Ты что? Разве нормальные люди так ведут себя?»

Бывает так, что идет ровный смысловой контекст, но вдруг внутренний эксперт говорит мне, что это какая-то странная реакция, не адекватная истории. Иногда она излишне яркая, а иногда, напротив, «плоская». Например, когда человек безэмоциональным голосом рассказывает о страшнейших событиях. Сидишь и думаешь: «Эй, ты вообще жив?»

Например, человек постоянно заводит отношения с определенными людьми, хотя знает, что это заведомо неправильный путь.

С одной клиенткой мы разбирали ее отношения с мужчинами. Это были всегда сексуальные мужчины – замкнутые, старше по возрасту, которых нужно было как-то добиваться, отношения с которыми плохо складывались или развивались необычным способом. Этот сюжет повторялся раз за разом, пока женщина не поняла, что это ее уже не устраивает.

Человеку сложно говорить, он не справляется с тем, чтобы даже просто рассказать об этом. Иногда он возвращается к одному и тому же событию в разговоре, пытаясь дойти до этого события или темы, но или не помнит травматическую ситуацию, или не может связать свое поведение и травматическое событие.

Одно из последствий травмы – это негативное самоопределение и часто негативное отношение к миру: «Мир не справедлив ко мне!» и терапевту в том числе. Мы просто входим в эту систему. Это часто по тексту слышно.

Иногда в процессе разговора человек настолько эмоционален, что проявляются телесные реакции, например, он бледнеет или краснеет. Это тоже может быть сигналом.

На консультации травматика можно увидеть полный спектр реакций «бей, беги, замри». Это естественные способы тела человека справляться с очередным опытом. Но они происходят здесь и сейчас, когда вроде бы справляться не надо. Просто мозг человека безопасную ситуацию маркирует как опасную, и тело начинает реагировать.

Когда в разговоре я вижу неадекватную телесную реакцию, то могу остановить человека и спросить, сколько ему сейчас лет, какой сегодня день (дату), кем он работает – то есть вернуть в «здесь и сейчас». Иногда я слышу совсем неадекватные ответы.

Это может быть повышенная чувствительность к свету, к запахам - ко всему, что может быть раздражающим фактором.

В моем кабинете есть верхнее и нижнее локальное освещение. Когда я начинаю с человеком работать, всегда спрашиваю, какой свет он предпочитает. С высокой долей вероятности человек с травмирующим опытом выберет нижнюю лампу – поменьше света. Этот выбор объясняется тем, что свет "глаза режет". Это еще одно возможное проявление травмы.

Человек может жаловаться на нарушения сна: совсем не сплю, просыпаюсь посредине ночи или за час до будильника, долго укладываюсь и не могу уснуть, или сон есть, но очень неглубокий – между сном и явью.

В режиме питания жалобы тоже разные, не обязательно анорексия или булимия.

Когда мы работаем со случаями травмы, мы можем начать с исследования безопасного места. Для этого мы предлагаем человеку вспомнить то место, где ему было спокойно и безопасно. Пусть он давно там не был, но ему приятно об этом вспоминать, например, деревня у бабушки или дача, где он проводил каникулы в детстве.

Безопасное место - это еще одна точка берега безопасности и возможность для переключения человека в случае сложно дающихся ресурсоемких обсуждений. Тогда всегда можно вернуться к образу безопасного места и немного восстановиться.

Если травма особенно длительная или ранняя, человек может сказать, что нет такого места. Это сигнал к тому, что работа будет длительной. Но на этом я обычно не останавливаюсь. Если нет безопасного места, то, может быть, есть какая-то деятельность, которая для человека спокойна и безопасна.

Комфортная обстановка для людей с гиперчувствительностью очень важна. Для человека, у которого отсутствует приятное место, мы можем обеспечить хотя бы относительно безопасное пространство в своем кабинете.

Прежде всего, это какие-то базовые вещи - вспомните пирамиду потребностей Маслоу. Уточнить – как человеку удобнее сидеть, открыть или закрыть окно, какой свет включить. На первой встрече я обязательно провожу человека по Фонду и показываю, где туалет, чай, водичка. Все понятное – это хорошая опора для безопасности. Поэтому я и разговор начинаю с того, что очерчиваю понятные границы: можно сделать перерыв, попить водички, сходить в туалет, покурить, позвонить, точно можно остановить меня, если человек не хочет отвечать на мой вопрос.

Безопасность здесь в том, что мы говорим, что можно, и одновременно с этим очерчиваем, что это - в пределах 1-1,5 часов сессии.

У меня в кабинете есть разные вещи, которые, как мне кажется, полезны моим клиентам, например, пледы и подушки. Они не раз меня спасали. У людей с травматическим состоянием бывают холодными руки-ноги. В кабинете тепло, но человеку холодно – пожалуйста, плед, можно не один.

Бывает, что когда мы, желая поддержать социальную сеть поддержки, спрашиваем: «С кем вам безопасно? От кого вы получаете (или получали) поддержку?», клиент затрудняется ответить. Здесь начинается сбор по зернышку.

Помню, у меня была девушка, которая ответила: «Это такие крошечки!»

Мы эти крошечки сгребаем:
- Есть ли люди, которые положительно о вас когда-то отзывались? - крошечку положили.
- Когда вы были маленьким, были ли ребята, с которыми вы дружили, или хотя бы с кем-то поиграли разочек и не забыли это? – еще крошечку положили.

Это тоже простые вещи, когда я могу у человека спросить: «Вы сейчас не дышите или мне кажется?» В истории травмы человек часто ощущает, что он не дышит:
- Вдохните, выдохните... Дышите, пожалуйста!

Я обращаю внимание на дыхание, и через какое-то время человек сам начинает обращать внимание. Это встраивается в его жизнь. Иногда историю заботы и внимания я обсуждаю отдельной темой:
- На что вы вообще хотите обращать в своей жизни больше внимания?
– Что бы вы хотели поправить в своей жизни? Что-то очень простое, но вам кажется, что изменение этого на физическом уровне для вас будет хорошо?

Это часто основа беседы первых 2-5 встреч. Мы начинаем с того, что нам сейчас подвластно, что можем потихонечку сдвигать. Так мы готовимся к большому сдвигу, к большим изменениям.

Понятно, что у человека есть много ужасного, что будет пытаться выскочить на первой же встрече. Я здесь обычно сразу обговариваю технику безопасности и говорю:
- Смотрите, если вам хочется, вы можете все это мне рассказать. Но мы можем действовать чуть-чуть более размеренно и спокойно. Давайте начнем с того, чтобы вы подготовились и у вас появились силы, чтобы об этом говорить.

Я озвучиваю, что рассказать всю свою жизнь - это не самая лучшая идея, и не факт, что это сразу поможет. Конечно, Пеннебейкер говорит, что нерассказанное может влиять. Да, но только к этому нужно подготовиться.

Мы можем договориться о том, что повторяющийся травмирующий сюжет будем чередовать с тем, что человеку помогает. Это очень важная идея – договориться с человеком о том, что вы работаете в режиме, который поможет ему справляться с этим. Рассказывать – не самое помогающее действие. Должны быть еще другие помогающие аспекты, мы их обсуждаем, чтобы они были наизготовку.

Причем эти действия, от которых человеку становится легче здесь и сейчас, могут быть очень мелкими. Человек вообще может сказать, что все погано, ничего хорошего.
- Да, я понимаю, но, может быть, хотя бы раз в месяц бывает что-то, от чего чуть лучше становится?

Я здесь использую слова "микро", "чуточку", "совсем немножечко", "чуть лучше, чем все остальное" – это совсем маленькие действия. В работе с травмой больше, чем где бы то ни было, мы ценим маленькие шаги.

Это исследование и переход к теплым и радостным воспоминаниям, не идущим из истории травмы, поддерживает человека.

Первое, что мы делаем, это работаем с отделением и осознанием критических голосов. Вина и стыд действуют невидимым для человека образом. Он может не осознавать, что настроение портится именно в тот момент, когда вина и стыд на него нападают и предлагают думать, что он плохой. Человек может думать, что это обыденные нормальные мысли, которые есть у всех. Поэтому важно сначала буквально на уровне мыслей, тела и эмоций сделать это для человека осознаваемым.

Исследуя голоса, я прямо спрашиваю:
- Когда он говорит, как вы себя физически чувствуете? Попробуйте прислушаться к себе - он продолжает говорить?

Бывает, что в очень длительных случаях с множественной травмой "голоса" говорят беспрерывно.

Зачастую прошу описать – кто или что это говорит? Иногда это может быть голос конкретного человека, например, папы. Это может быть, это что-то неантропологизированное: смерч, тайфун, или антропоморфное: баба-Яга, зверь-ворчун.

Я забочусь, чтобы человек не смотрел на это, если мне кажется, что это небезопасно. В этом случае спрашиваю: «Если бы я могла увидеть это, как вы думаете, кого бы я увидела?» и предлагаю нарисовать своего критика или выбрать картинку из метафорической колоды карт.

Только после того, как оно уже понятно, начинается экстернализация – как это влияет на жизнь, на обстоятельства, что человек делает в ответ.

Хорошо, когда человек знает, что, например, из тоски его выводит чашка чая или определенная музыка – это его действия в ответ. Но обычно все сложнее - непонятно и расплывчато.

Человек говорит:
- Это что-то неуловимо дискомфортное, тянущее, как будто бы я в болото попал! Я даже не могу понять, как я туда попал, почему там сижу…

Здесь придется отлавливать, что за мысли, эмоции и образы сопровождают это состояние, и работа с ними в картах экстернализации и деконструкции.

Кроме того, чувство вины действует в определенных дискурсах. В российском, точнее в советском менталитете, почти всегда есть влияние идеи «Если я буду заботиться о себе – это эгоизм». Не знаю, как в следующих поколениях, но у людей от 35 и старше, особенно с травмой, это проскакивает с вероятностью 90%. Для меня здесь важна деконструирующая работа с вопросами: всегда ли это эгоизм? У всех ли это эгоизм? Есть ли люди, которые живут с этим эгоизмом и считаются хорошими людьми?
Это очень частая работа.

Эта помощь может быть довольно серьезной. Если у человека история травмы, то ему может не хватать своего голоса, и тогда важно присоединять предпочитаемые голоса других людей, поддерживающих его авторсую историю. Здорово, если вы обнаружили и исследовали отношения с парой таких людей, но это еще не клуб.

Часто бывает мало других людей, когда доверие нарушено и на мнение других людей невозможно опереться. Такой собеседник и рад бы услышать чье-то толковое мнение, но он ничьему мнению не доверяет.

Участники жизненного клуба, на которых мы можем опираться, нам помогают: дают подходящую для человека оценку или несколько альтернатив, из которых можно выбирать.

Мы уже знаем, как выглядит критикующий голос.
- Представь, что я - этот дракон, который прилетает и кусает неожиданно. Я сейчас буду говорить то, что он может сказать. Пожалуйста, дай ту реакцию, которую выбрала и хочешь попробовать.

Я проговариваю – человек отвечает. Во время его ответа я предлагаю отслеживать, в какой позе он сидит или стоит. Бывает часто хорошо это делать стоя. Может быть, стоит взять в руки какой-то оберег. Мы часто обсуждаем при построении берега стабильности амулеты и обереги, как напоминалки о хорошей жизни, которые могут быть все время с человеком.